"Дитя леса"Эрьзя не только всегда помнил о своем народе и выбрал имя, чтобы подчеркнуть единство с ним. Он помнил своих соотечественников в лицо даже после долгих лет на чужбине и мог воспроизвести их изображения, что гораздо важнее. На протяжении жизни Степан Эрьзя создавал скульптурную галерею национальных типов. И если работы 1915 – 1917 годов "Эрзянка" или "Голова мордовки" выполнены скульптором еще на родине, если и не с натуры, то по недавней памяти, то произведения 1930-40-х годов ваялись "под знойным небом далекой Аргентины", как поется в городском романсе. Тем не менее, лица "Крестьянин-мордвин", "Старик мордвин", "Мордвин с папиросой" продолжают начатую лет за 30 до того серию и похожи и на более ранние работы мастера, и на живых сынов эрзянского народа. Их крепость, основательность, натура "соли земли" опоэтизирована ваятелем и выражает эрзянский национальный характер. Притом, что, будучи ярким представителем стиля модерн, Эрьзя никогда не был в изобразительном искусстве слишком "конкретен". Напротив, он любил фантазировать и не щадил даже себя. Чего стоит его автопортрет, похожий на Мефистофеля!..
"Эрзянка"Здесь уместен целый ряд вопросов. Каким образом потомок лесного народа эрзи попал в Аргентину? Стоило ли ехать так далеко, чтобы изображать в дереве или камне покинутых земляков? Если работы были созданы на другом конце земного шара, как они оказались доступны российскому зрителю, и где с ними можно познакомиться? Ответы на все эти резонные вопросы даст причудливая биография Степана Дмитриевича Эрьзи. К слову, этот псевдоним он взял себе совсем молодым человеком, учась в Московском училище живописи, ваяния и зодчества – столь велика была его преданность своему народу. Впрочем, по другой версии, он стал постоянно называть себя Эрьзя позже, живя за границей – это было разом и самопредставление, и указание на происхождение. Фамилию Нефёдов все равно никто из иностранцев выговорить не мог…
"Мордвин с папиросой", 1948. Кебрачо, 39х22х23 см. Фото: сайт Мордовского республиканского музея изобразительных искусств имени С.Д. Эрьзи.Степан, будущий Эрьзя, родился 27 октября (8 ноября по новому стилю) 1876 года в эрзянском селе Баево Алатырского уезда Симбирской губернии (территория нынешней Чувашии) в многодетной семье простых мордовских крестьян. Интересно, что скульптор скончался в Москве ("из дальних странствий возвратясь") 24 ноября 1959 года, почти не выйдя в датах рождения и смерти за рамки своего знака зодиака.
С появлением Степана на свет связано такое предание, записанное как быль со слов старшего брата. Мальчик родился, когда его отец был на отхожих промыслах далеко от села. У мордвин имя сыновьям вправе давать только отец. Но и оставлять ребёнка долго безымянным тоже считалось опасным: нечистая сила сглазит!.. Бабки надоумили мать отнести новорождённого в дубовую рощу, которую эрзя чтили как священную, и дать ему временное имя. Мать нарекла ребенка "Вирт Ака" – "Дитя леса". Как знать, не сказалось ли тайное языческое имя на таланте, который Эрьзя в дальнейшем проявлял в обращении с деревом, в том числе – с "железным" южноамериканским кебрачо, что в переводе значит "ломай топор"?.. Из этой слывущей необрабатываемой древесины Степан изваял великое множество сюжетов.
АвтопортретЧерез неделю после народных "крестин" вернулся отец Дмитрий Иванович и дал отпрыску христианское имя Степан, под которым его и крестили в Покровской церкви села Ахматово. Степан рос настоящим "лесным" ребенком: нелюдимым, замкнутым в себе, позже обычного стал ходить и говорить. Он дичился людей, но с удовольствием исчерчивал углем стены и домашнюю утварь. Подрастя, вечера проводил за лепкой из глины забавных фигурок или за рисованием на клочках бумаги. Родичи подметили, насколько похоже он воспроизводит их лица. И хотя рисование в крестьянской среде по умолчанию считалось баловством, отец не махнул рукой на странную тягу сына. Он был одним из считанных жителей своей деревни, знавшим грамоту. Дмитрий Иванович, как мог, научил детей читать и писать – в жизни пригодится!.. Степана же отдал учиться в церковно-приходскую школу соседнего села Алтышево.
В год шестнадцатилетия Степана семья Нефёдовых переехала в город Алатырь. Там отец проявил чуткость и устроил Степана в иконописную мастерскую. Там юнец быстро проявил свои способности и освоил азы иконописи. И его взяли в артель иконописцев, которая передвигалась по селам и городам Поволжья и расписывала храмы. Когда судьба занесла артельщиков в Казань, Степан в свободное время на правах вольнослушателя брал уроки рисования в Казанской художественной школе. Странствия, иконы и фрески продолжались лет восемь с перерывами. В 1896 году двадцатилетнему Степану удалось попасть в Москву и на выставку картин
Михаила Врубеля. Эти полотна его покорили. Степан задался целью тоже стать живописцем. Но удалось приступить к реализации пока еще даже не планов, а мечтаний, далеко не сразу.
"Христос кричащий""Русский Роден"
Только в 1902 году Степан сумел поступить в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, где учился у Сергея Волнухина и Павла Трубецкого до 1906 года. Сперва он пришел на отделение живописи, вслед за Врубелем. Но через два года занятий осознал, что лепка ему ближе. Тогда и перешел на скульптурное отделение. Учиться было бы совсем легко, если бы не постоянная нужда в деньгах. Приходилось подрабатывать в фотоателье. Но, несмотря на безденежье, по окончании училища, в 1906 году Степан, возможно, уже Эрьзя, решил отправиться в Италию на творческую стажировку – мир посмотреть, себя показать, проникнуться итальянским изобразительным искусством. В Италии Степан провел три деятельных года – в частности, изучил редкую для скульпторов технику ваяния без предварительных эскизов. В этой технике он снискал первый успех. На Всемирную выставку искусств в Венеции он предложил композицию из мрамора "Последняя ночь осуждённого перед казнью". Это был единственный экспонат скульптора из России. Работа взяла главный приз. Эрьзя получил международное признание и лестные определения "Деревенского Микеланджело" и "Русского Родена". Между прочим, создать натуралистичную скульптуру узника в цепях, ждущего своей участи, помогла ему та самая подработка в фотографии: некогда в Москве он побывал с фотоаппаратом в Бутырской тюрьме и получил возможность запечатлеть некоторых арестантов.
"Последняя ночь осужденного перед казнью", 1909. Не сохранилось. Фото: сайт Мордовского республиканского музея изобразительных искусств имени С.Д. Эрьзи.Этот же "Осуждённый…" за несколько последующих лет заслужил призы еще на нескольких европейских выставок. Вместе с лаврами Эрьзе достались кое-какие средства. Окрыленный успехом, он решил переехать во Францию и арендовать в Париже мастерскую. И помещение для неё выбрал, не будь глуп, неподалеку от мастерской уже старого, последние годы доживающего, прославленного Огюста Родена (1840 – 1917). Эрьзя мечтал добиться той натуралистичности и физиологической точности, с какими Роден лепил человеческое тело. Степан Эрьзя отдался творчеству, не зная отдыха, и за недолгое время создал до тридцати оригинальных по форме скульптур из мрамора и бронзы. В их числе: "Тюремный священник", "Каменный век", "Марта". Искусствоведы считают, что и в этих зарубежных работах отразилось народное творчество эрзян. Такое количество готовых экспонатов привело к тому, что осенью 1913 года в одном из парижских выставочных залов Эрьзя устроил дебютную для себя персональную выставку. А в следующем, 1914 году, покинул Францию. Это был год начала Первой Мировой войны, грозного общественного потрясения, предтечи еще более фатальных событий в России. Эрьзя в какой-то мере предчувствовал их. Не только и не столько в политическом плане. Просто его поиск новых форм в искусстве скульптуры можно назвать тоже революционным.
"Парижанка в шляпе"Тут надо сказать, что, вернувшись в Москву уже "военную", Эрьзя устроился санитаром в госпиталь, а к творчеству даже на время охладел. К тому времени он уже привык работать по мрамору. С этим материалом в Российский империи в ее последние годы стало туго. Эрьзя приучился ваять… из цемента. Возможно, лепил из него, как в детстве из глины. А еще обратился к дереву, воздавая должное своим эрзянским корням: для этого народа древесина основной строительный, бытовой и культовый материал, именно из дерева сделано большинство идолов.
"Жертвы революции 1905 года". Цемент.Выстраивается любопытная связь между крупнейшими русскими скульпторами ХХ века. Степан Эрьзя старался копировать манеру Родена в изображении человеческой фигуры. Ученицей великого француза была
Анна Голубкина, тоже перенявшая и развившая некоторые его приемы. Степан Эрьзя при жизни считался крупнейшим соперником
Сергея Конёнкова. В 2016 году, году 140-летия со дня рождения Эрьзи, в Мемориальном музее-мастерской Конёнкова Международный фонд искусств имени С. Д. Эрьзи организовал выставку, которая так и называлась: "Сергей Конёнков и Степан Эрьзя: великие соратники, великие соперники". И вся эта троица была неуловимо связана между собой умением в скульптуре выплавлять изображение из хаоса, оставляя часть необработанного материала, символ "стихии", на заднем плане изваяния.
"Женщина из Чили"Ленинский план монументальной пропаганды
Но вообще-то после октября 1917 года Эрьзя присоединился к революции не только фигурально, но и буквально: поставил ей на службу свое искусство. Он принял Великий Октябрь вдохновенно, оптимистично, подобно многим выходцам из социальных низов. Он пылко включился в Ленинский план монументальной пропаганды. Скульптуру и панно сам Ильич считал важнейшим средством агитации за революцию и, шире, коммунистические идеи для в массе своей неграмотных россиян. У Эрьзи было чем поразить даже вождя. В его голове давно созрела идея… преобразования гор в монументы. Из огромных каменных массивов он предполагал делать не менее титанические фигуры людей, оставивших яркий след в истории человечества. Еще в 1910 году в Италии Степан Дмитриевич додумался до вытесывания из скалы в Альпах памятника Чарльзу Дарвину. Это был не единственный его "природный" проект. Еще при жизни Ленина, в 1922 году, он замышлял преобразование Александровской сопки в Челябинской губернии в скульптурную группу: Великая Октябрьская революция и ее предводитель Ленин. Вторым из русских революционных деятелей Эрьзя хотел увековечить Стеньку Разина, изваяв его фигуру из "одноименного" утёса в Жигулях и горы Разина в окрестностях Баку. А живя в Южной Америке, Степан выдвинул предложение сделать из бразильской горы Пан-ди-Асукар двух львов, а из двух скал в Андах – скульптурные памятники герою Аргентины Хосе Сан-Мартину и герою Чили Бернардо. Слава Богу, ни один из этих проектов не состоялся. При всем уважении к деятелям науки или освободительного движения такое вторжение в природу называлось бы не иначе как надругательством. Так что единственным, пожалуй, мемориалом такого рода в мире остается гора Рашмор в североамериканском штате Южная Дакота, в камне которой высечены профили четырех президентов США.
Дом горняков в Баку (ныне Союз композиторов Азербайджана). Фото: дзен-канал Old New Baku.Но начинать деятельность после революции Эрьзе пришлось не с преобразования гор в памятники. Он ездил по стране: искал и сырье для работы, и учеников, и собственно заказы. С 1918 по 1921 год Степан Дмитриевич подвизался на Урале, в 1921 – 1922 году — в Новороссийске и Батуми, затем еще два года в Баку. Повсюду успел оставить свои "следы": памятники Уральским коммунарам и Карлу Марксу в Екатеринбурге (простояли до середины 1930-х годов), памятник Ленину в Батуми, оформил Дома союза горняков в Баку, пустив по его фасаду ряд скульптур. Кроме того, Эрьзя выполнил ряд работ работы в станковой пластике на соответствующие темы: "Народный трибун", "Узник", "Жертвы революции 1905 года" и пр. Житье на Урале было хорошо тем, что под руками Эрьзи был его любимый мрамор. Но порой сроки выполнения заказов поджимали, приходилось делать композиции в цементе, и многие из них потом исчезли. Вообще, с материалами в нищей послереволюционной России было скверно. Но вместе с образами коммунаров и вождей Эрьзя как ни в чем не бывало продолжал ваять библейские сюжеты: "Еву", барельеф "Иоанн Креститель".
"Узник"Все шло к тому, что у художника осложнятся отношения и с революционной властью, и с лояльными к ней художниками. В культурной политике стали верховодить "левые" – представители радикальных течений в искусстве, плохо воспринимавшие не только творчество Эрьзи, но и всю классику (хотя Эрьзю никак нельзя считать классиком от скульптуры). Но призывы "сбросить Пушкина с парохода современности" пугали Степана Дмитриевича. 30 лет спустя, в Аргентине, Эрьзя рассказал о годах Гражданской войны писателю и журналисту Луису Орсетти, с которым сблизился и подружился. По его словам выходило, что футуристы тогда не только господствовали, но и бесчинствовали, уничтожая в музеях произведения искусства, а в библиотеке книги, которые были им не по нраву (насмотрелся на это в Екатеринбурге). Из всех советских служителей культуры Эрьзя с наибольшим пиететом относился к Луначарскому, считая его высокообразованным человеком.
Бюсты Ленина и СталинаНа Урале же Эрьзя столкнулся с наступлением Колчака, но остался жив и цел. Интересно, что белые ценили и его произведения, и его самого, "несмотря на то, что я резко защищал красных от обвинений белых", признавался скульптор. В общем, Гражданскую войну он провел, переезжая с место на место, порой попадая в вооруженные стычки, и сам считал, что уцелел чудом. Ну, а по окончании этой страшной эпохи певец первых лет революции вдруг столкнулся с концептуальным непониманием своего творчества. От работавших над Ленинским планом монументальной пропаганды стали требовать работать в духе революционного позитивизма, чтобы искусство вносило свой вклад в дело строительства нового мира, чтобы вдохновляло и призывало. Эрьзя не мог делать одномерные "агитки". Его изделия всегда должны были выражать внутренний конфликт, страдание, преодоление. В письмах Эрьзи того периода появляются нотки отчаяния: он задавался риторическим вопросом – неужели ему не дадут работать?.. И признавался, что жизнь без скульптуры ему опротивела. В одном из писем есть жутковатая фраза:
"Меня подавила революция. Я согнулся под её тяжестью… Наконец, я закончил борьбу".
Иоанн Креститель"Вон из Москвы!.."
Степан Эрьзя не зря и не на пустом месте боготворил Луначарского. Поездки по СССР он с какого-то момента стал совершать в специально выделенным ему для этих целей Наркомпросом товарном железнодорожном вагоне. Он служил скульптору передвижным домом, мастерской и даже выставочным залом: на стоянках любой мог зайти в вагон и полюбоваться творениями мастера. Впрочем, вагон ему предоставили после того, как Эрьзя вернулся с Урала в Москву и обнаружил в своей мастерской военный клуб – и исчезновение некоторых работ. Так что с ведомством просвещения тоже все складывалось не гладко.
"Сидящая девочка"А в 1926 году не кто иной, как Луначарский разрешил Эрьзе выехать в Париж в командировку для устройства своей персональной выставки. Степан Дмитриевич задержался во Франции почти на полгода: помимо персональной выставки, дал свои работы на IV выставку "Художественный мир" в Салоне Независимых и неплохо заработал на них в мире капитала. Дело было в том, что Эрьзя уже "выстрадал" решение эмигрировать (но с Луначарским им, понятно, не поделился). Затем он получил приглашение провести выставку в Монтевидео (Уругвай) – и подался за океан. Луначарский опять поддержал эту идею. Но с Эрьзей поехала в качестве сопровождающей некая Юлия Кун, его близкая подруга и советский торговый работник. С 1927 года Эрьзя осел в Аргентине. Здесь он останется до 1950 года. А Юлию в 1932 году на фоне обострения советско-аргентинских отношений, как и всех сотрудников тамошних советских учреждений, арестуют и вышлют в Советский Союз.
"Дьявол"Из Парижа Степан Эрьзя вывез в Аргентину 30 своих работ. Слава бежала впереди него. Не успел он с корабля сойти, как ведущие газеты Буэнос-Айреса вышли с передовицами о мастере из далекой России. Их авторы не забывали упомянуть европейскую популярность Эрьзи и его "недопонимание" с советским правительством. Одно издание вынесло в заголовок статьи реплику скульптора, что русская революция не вдохнула в искусство новые формы. Конечно, за рубежом ничего другого о выходце из непонятной и для кого-то угрожающей Советской России написать не могли. Но иностранные корреспонденты были в той же степени неправы, как и отечественные художественные критики, оценивая творчество Эрьзи только с позиций политики и идеологии. Попытки уложить искусство в прокрустово ложе исключительно политики всегда сужают и обедняют его. Так произошло и с Эрьзей. Впрочем, в Аргентине многие были готовы видеть в пластике его скульптур общечеловеческие идеалы.
"Леда и лебедь"Производила фурор и собственно биография художника. Его бедное сельское происхождение вошло в легенды и добавило публике человечного уважения к нему. Ваятеля прозвали "сыном hombre de la vaca", буквально – "сыном человека-коровы", сыном пастуха. Может быть, именно эта симпатия к нему аргентинцев, да еще то, что он не числился ни в каких советских учреждениях, помогла ему остаться в Аргентине, когда всех прочих русских выдворяли из страны.
"Танец"Таким образом, персональная аргентинская выставка 1927 года имела успех, благодаря или вопреки тому, что многие её экспонаты были новы и непонятны для аргентинских ценителей: революционные рабочие со знаменами, "Расстрел". Зато женская натура ню — "Танец", "Во сне", "Леда и лебедь", "Ева" – была понятна и даже соблазнительна.
"Во сне"Живя в Аргентине, Эрьзя каждый год устраивал персональные выставки своих новых произведений, поражая зрителей обилием вновь возданных работ. Возможно, способствовало этому то, что он "открыл" для себя южноамериканские породы деревьев, включая вышеупомянутое кебрачо. Его прозвали в газетах покорителем кебрачо. Но скульптор не ограничился одним "ломай топор". Он, по привычке своей, много путешествовал по стране. Трижды бывал в сельве: в 1929 году, в 1937 году и в 1941 году, несмотря на солидный уже возраст в 66 лет и на то, что ехать туда приходилось верхом, а то и на лодках. В поездках Эрьзя делал зарисовки индейцев в естественной среде обитания, постигал их верования, знакомился с их наивным искусством – и все это переплавлял в тигле своего вдохновения. Он бывал в лесах Чако, в провинции Мисьонес, где добывали особо ценные породы древесины: альгарробо, урундай, кебрачо, которые, естественно, пускал в дело. А главное – никто не указывал художнику, как и что творить. И он мог формировать образы библейских пророков, например, небезызвестного Моисея.
Моисей. Кебрачо.Все же кебрачо стало излюбленным материалом скульптора. Это дерево подкупало Эрьзю плотностью, выразительной текстурой и богатым спектром природных окрасок — от белого и золотистого до тёмно-коричневого с красноватым оттенком. В Аргентине мастер произвел на спектр целый ряд работ, которые считаются вершинами его творчества. Это уже упомянутый "Моисей", "Елена", "Ужас", "Пламенный", "Спящая мать", "Монашенка", "Тоска". Любопытен этнический разброс изображений. Наряду с логичными в этом контексте скульптурными портретами "Боливиец", "Аргентинец", "Аргентинка", "Парагвайка", "Чилийка" появляются "Портрет мордовки", "Казак", "Старик-мордвин", "Портрет русской женщины" и даже "Портрет матери". Ясно, что они сделаны были только силою воображения. И, должно быть, ностальгии.
"Боливийская революционерка"Луис Орсетти, неплохо знавший русский, в письме племяннику художника Михаилу Нефёдову в 1947 году писал о Степане Дмитриевиче: "Каким пламенем он горит, как он несчастен в своей жажде красоты и как тоскует по родине, и ежедневно подвергается пыткам надежды и отчаяния!".
Возвращение блудного сына
Есть две версии возвращения Степана Эрьзи домой. По одной, он вступил в переписку с этим самым Михаилом Нефедовым, который жил в Москве, и начал сам хлопотать о возвращении на родину в советском посольстве в Буэнос-Айресе, а племянник просил о том же самом в СССР. Бюрократическая волынка шла до 1950 года.
"Летящий"По другой версии, в дело вмешалась большая политика. По окончании Великой отечественной войны Сталин приказал вернуть на родину всех эмигрантов, ничем перед советской властью не провинившихся. Всем советским посольствам было дано правительственное задание находить таких соотечественников и "склонять" к обратному переезду. В Аргентине этим занимался посол Михаил Сергеев. Он затеял переговоры со Степаном Эрьзей. Но скульптор выдвинул обширные требования. Он поставил условием отдельную мастерскую в Москве, вывоз из Аргентины всех его работ числом более двухсот, сразу по приезде персональную выставку где-нибудь в Третьяковке или в этом роде и доставку в СССР всех его запасов аргентинской твердой древесины. Так что возвращение Эрьзи в Советский Союз обсуждалось целых три года. При этом все местные друзья убеждали Степана Дмитриевича в опрометчивости такого шага и всячески запугивали его. Возможно, к этим людям прислушивались "на самом верху" аргентинской политики. Верховный Совет СССР уже принял решение о восстановлении Степана Эрьзи в правах советского гражданина и разрешил ему прибыть в СССР – а аргентинские власти еще полгода тянули с разрешением выезда. Но все формальности наконец были улажены. 15 июня 1950 года Степан Эрьзя отплыл из Аргентины в СССР.
"Пламенный"Вместе с Эрьзей на советскую землю приехала коллекция его работ числом 180 и общей массой 175 тонн. Советское правительство исполнило все данные ему обещания. Скульптору предоставили мастерскую в Москве на одной из Песчаных улиц в подвале. Эрьзя устроил там постоянную выставку своих работ, и говорят, что люди на нее всегда ломились. Возможно, роль играло и то, что хозяин мастерской лично водил посетителей по импровизированному выставочному залу. А в 1954 году была организована персональная выставка произведений С.Д. Эрьзи в Москве. В 1957 году скульптора наградили орденом Трудового Красного Знамени в связи к 80-летию и за многолетнюю деятельность в области изобразительного искусства.
"Патризан"Восьмидесятилетний Эрьзя преисполнился новых замыслов и планов в области монументального искусства. Он задумал памятник Николаю Некрасову для Москвы, а для Саранска – фонтан, украшенный фигурами 15 женщин, олицетворяющих союзные республики, такую мордовскую "Дружбу народов". Но реализовать эти планы художнику не довелось. В конце 1959 года он скончался в Москве. Похоронили сына эрзянского народа в Саранске. А на могиле установили надгробие работы соратника-соперника Сергея Коненкова. Наверное, душа скульптора была этим памятником втайне довольна.
Фото: Википедия / Дикий кабан – собственная работаОстается добавить несколько слов о художественном музее, ныне носящем имя Степана Эрьзи, и о других актах увековечения его памяти. 10 января 1960 года в Саранске открылась Мордовская республиканская картинная галерея имени Ф. В. Сычкова. Первое ее здание было не на сегодняшнем месте. В 1978 году картинную галерею реорганизовали в музей изобразительных искусств. Основой фонда музея стали детища Степана Дмитриевича, а также коллекции работ народного художника Мордовии, заслуженного деятеля искусств РСФСР Федота Сычкова и академика портретной живописи Ивана Макарова, тоже здешних уроженцев. Мордовский республиканский музей изобразительных искусств – обладатель самого крупного в мире собрания произведений Эрьзи (более 200 работ). Однако имя Степана Эрьзи было присвоено музею только в 1995 году. Один из бульваров Саранска тоже получил имя художника.
В 2002 году музей изобразительных искусств имени С. Д. Эрьзи был отнесён республиканским правительством к числу особо ценных объектов культурного наследия мордовского народа. На родине скульптора, в селе Баево действует Дом-музей Степана Эрьзи.
В 2007 году с целью поиска, исследования, сохранения и популяризации универсального культурного наследия Степана Эрьзи был создан Международный Фонд искусств его имени. А в парке "Музеон" в Москве установлен памятник Эрьзе работы народного художника России Дмитрия Тугаринова. Эрьзя изображён обтесывающим дерево.
"Христос"
И, наконец, в ноябре 2021 года в Москве состоялось открытие культурного "Эрьзя-центра", инициированное Международным фондом искусств имени Эрьзи в рамках празднования 145-й годовщины со дня рождения скульптора.
