I. 8 июля 1819 года
8 июля 1819 года Николай Карамзин (изящный историк и родоначальник массовой российской культуры) пишет из Царского Села в Москву другу, земляку и родственнику Ивану Дмитриеву (поэту, родоначальнику русской басни и неподкупному министру юстиции в отставке):
Пушкин "спасен музами".
Музы трудолюбиво спасали поэта от болезней: в первом полугодии 1819 года Пушкин болел дважды и оба раза серьезно – лежа на боку. Больничный тогда не брали, да Александр Сергеевич и так на работу не ходил, получая при этом зарплату и ругая, как водится, порядки. А вот болел он честно, приковав себя лихорадкой к кровати.
Но для поэтов время болеть – это время сочинять (другим плодотворным поэтическим временем и местом является тюремное заключение – вспомним, сколько тысяч строчек выдал в сырой темнице Кюхельбекер). Об этом и пишет Александр Тургенев (закольцевавший судьбу Пушкина: сначала сделав ему протекцию для поступления в Лицей, а через 26 лет по поручению императора сопровождая гроб с его телом в Святогорский монастырь) 12 февраля 1819 года Петру Вяземскому (любезному князю, поэту и камергеру) в Варшаву:
"Пушкин слег: старое пристало к новому, и пришлось ему опять за поэму приниматься".
Вдохновение действительно очень похоже на болезнь – это неестественное состояние сознания. Разве у нормального человека бывает так, что
мысли в голове волнуются в отваге,
и рифмы легкие навстречу им бегут…
Нет, это откровенное психическое расстройство: одно в голове бежит навстречу другому, которое при этом волнуется. Так что, одновременно с жаром и недомоганием пошли у Пушкина полным ходом многозвучные песни "Руслана и Людмилы".
Вяземский потом напишет в ответ, что он завидует Пушкину – вот бы и ему такую горячку, чтобы так плодотворно пригвоздила его к кровати … он бы такой горячке спасибо сказал, в губы поцеловал бы, если б нашел у горячки губы!..
Впрочем, болезнь была не из легких: дядя Пушкина, Василий Львович, утверждает в письме Вяземскому (все писали любезному князю в Варшаву), что у Пушкина корь.
Болезнь длилась месяц, больше неугомонному энерджайзеру Пушкину просто не вылежать. "Чувство выздоровления - одно из самых сладостных", - пишет сладострастный Пушкин. Ради такого чувства и поболеть можно, тем более, что поэмы пишутся быстро…
Но в начале марта поэту уже требуются новые ощущения: он бредит войной ("пуля легче лихорадки"), ищет где бы записаться в южную группировку войск, и просит генералов о содействии, - некоторые обещают.
Павлу Киселеву (убившему на знаменитой генеральской дуэли Ивана Мордвинова) Пушкин не верит:
Но он придворный: обещанья
Ему не стоят ничего…
Зато верит Алексею Орлову:
Орлов, я стану под знамены
Твоих воинственных дружин…
Фото предоставлено Сергеем Суриным
Алексей Орлов сменит ненавистного Пушкину графа Бенкендорфа на посту главноуправляющего III отделением имперской канцелярии, а в конце жизни необычно сойдет с ума – будет ползать на четвереньках, хрюкать и есть исключительно из корыта (нам как-то привычнее во время психического расстройства оборачиваться в волка – но мы никогда не управляли III отделением…).
Но и под знамена Орлова Пушкин не встает, зато вступает в партию "зеленых" – в общество "Зеленая лампа", где не так воинственно, но вполне себе заразительно.
В середине июня, Александр Горчаков, без 48 лет канцлер Российской империи, приходит к Пушкину проститься перед дипломатической работой в Европе – и его не пускают: Пушкин опять болен.
Уж точно – вреден север для него.
Через 6 лет, в августе 1825 года, лицеисты поменяются местами: Пушкин, основательно одичав в Михайловском, узнает, что в деревне Лямоны гостит у Алексея Пещурова, губернского предводителя дворянства (который предложил свою кандидатуру для надзора над ссыльным поэтом и создал ему необходимую степень свободы: просто не трогал), его племянник Горчаков, и скорее помчится к однокласснику, а помчаться – означало сесть на коня и проскакать туда-обратно 174 километра. За день. Расстояния не смущали, да и бензин не требовался.
Так вот – в тот раз, наоборот, болеть будет Горчаков. Пушкина же пустят – он будет читать лежащему в кровати Горчакову отрывки из "Бориса Годунова" и терпеливо слушать его недоброжелательные замечания...
Но вернемся в лето 1819 года. Вот как объясняет истоки новой, июньской пушкинской болезни всё тот же Александр Тургенев в письме – ну конечно всё тому же Вяземскому в, ясное дело, Варшаву:
Пушкин очень болен. Он простудился, дожидаясь у дверей одной ... , которая не пускала его в дождь к себе, для того, чтобы не заразить его своею болезнью. Какая борьба благородства, любви и распутства!
И ведь до сих пор никто из живописцев не окунул свои кисти, чтобы написать маслом эту гениальную картину – ночной Петербург, сильнейший ливень, не слишком трезвый Пушкин ломится в закрытую дверь невзрачного дома, и женщина в окне с сожалением разводит руками… ай да Пушкин, ай да ливень, ай да женщина!
Хорошо постояв под дождем, Пушкин заболел еще сильнее, чем в феврале. Друзья в переписке упоминают злую, гнилую или нервную горячку, под которой подразумевается инфекционное заболевание на фоне сильной лихорадки и, опять-таки – расстройства психики.
Пушкин борется с болезнью жертвоприношением: с головы сбриты все волосы, включая неотделимые от имиджа поэта шикарные пушистые бакенбарды, в которых – сила, рифма и своеобразие…
Худой, обритый — но живой…
Вот бы увидеть, хоть одним глазком, обритого налысо Пушкина без бакенбард. Зрелище, видимо, ни с чем не сравнимое, не для слабонервных… Осенью 1819 года, когда волосы еще не успеют отрасти, Александр Сергеевич будет приходить в театр в парике, и зайдя в какую-нибудь солидную ложу, со словами – "как здесь все-таки жарко!", возьмет да и сорвет с головы парик, чтобы обмахнуться им как веером под крики ужаса смущенных дам.
Болезнь испугалась – оставшись без бакенбард, налегке, Пушкин вырывается из ее объятий. Здоровье, сон и сладостный покой вновь в его тесном и простом углу. И одним из главных факторов победы над горячкой были новые рифмы, скорее бежавшие навстречу взволновавшимся мыслям –
Позволь душе моей открыться пред тобою
И в дружбе сладостной отраду почерпнуть.
Это сестре Ольге. Болея, люди вспоминают родных…
Другим источником сил была у Пушкина его физическая и спортивная подготовка – тут с Александра Сергеевича нужно скорее брать пример.
В бешеный, подтачивающий организм городской образ жизни Пушкина прорывались и элементы здорового деревенского бытия: в распорядок дня поэта в Михайловском и Болдино стабильно входила ванна со льдом (ванной служила большая бочка), в которую он погружался, например, перед завтраком, и верховая прогулка либо скоростная ходьба с тяжелой тростью во второй половине суток.
Теперь о спорте: давайте возьмем на себя смелость утверждать, что Пушкин сегодня вполне мог бы стать чемпионом мира по современному пятиборью. Это далеко не самый популярный ныне вид спорта, зародившийся еще в Древней Греции, поэтому уточним, из чего состоит соревнование:
Фото предоставлено Сергеем Суриным
1.Фехтование
Пушкин был лучшим фехтовальщиком Лицея и получал пятерки у знаменитого лицейского преподавателя Александра Вальвиля, который создал свою собственную школу фехтования, издал самый популярный в России учебный трактат "Рассуждение об искусстве владеть шпагою", а с 1816 года руководил подготовкой учителей фехтования в гвардейских кавалерийских полках. Получить "отлично" у такого учителя дорогого стоит!
Фото предоставлено Сергеем Суриным
2. Плавание
Пушкин любил плавать – лицеисты практически не вылезали летом из местных прудов – особенно в первые четыре года обучения, когда их не выпускали за пределы парковой территории вокруг Царскосельского Лицея (в один из таких прудов "в припадке задумчивости" кинулся топиться обидевшийся Кюхельбеккер, но друзья, спасибо зарядке, вытащили). Так что, плавал поэт весьма неплохо, в отличие от своего злого критика Дмитрия Писарева, который, постоянно сбрасывая Пушкина с парохода современности через 30 лет после его смерти, не смог сам совладать с водной стихией и утонул в Рижском заливе практически на глазах своей возлюбленной и ее сына.
Фото предоставлено Сергеем Суриным
3.Конкур
На конях передвигались в ту эпоху также свободно, как сегодня на велосипедах, электросамокатах и автомобилях: сел-поехал (поскакал). Понятно, что Пушкин любил экстремально быструю езду, благо штрафы ГИБДД тогда не приходили по почте, да если бы и приходили – все равно учитель Гоголя нарушал бы скоростные ограничения. Ну и вспомним – как легко национальный гений преодолел дистанцию в 174 километра в августовский день 1825 года… Наверное улетал в степь Пушкин не совсем уж как ветер, то есть – похуже Лермонтова, правда, у Лермонтова был суперконь, на приобретение которого золотая бабушка выслала любимому внуку почти полторы тысячи рублей – в наши дни за эти деньги можно стать обладателем нового немецкого автомобиля. Зато, в отличие от Пушкина, у Михаила Юрьевича были ощутимые проблемы с фехтованием, что едва не сказалось фатально во время странной дуэли с сыном французского посла.
Фото предоставлено Сергеем Суриным
4.Кросс
Примерно в 8 лет Пушкин в один момент сменил стиль бытия: из неуклюжего и неторопливого превратился в шустрого и неугомонного и стал перемещаться исключительно бегом, чем серьезно действовал на отцовские нервы, особенно когда у Сергея Львовича с утра побаливала голова; в день юный Пушкин преодолевал как минимум полумарафон, – правда, повзрослев, с бега перешел на верховую езду, но не пренебрегал и спортивной ходьбой: с Дельвигом, по сложившейся традиции, они ходили из Санкт-Петербурга в Царское Село пешком, а это 30 километров в один конец. Мы так можем сегодня?
Фото предоставлено Сергеем Суриным
5.Стрельба
Стрелял Пушкин много и с удовольствием; жизнь дворянина начала XIX века – это постоянная готовность к дуэли; в наше время говорили "хочешь жить – умей вертеться", тогда: "хочешь жить – умей стрелять". В Кишиневе Пушкин, проснувшись, тут же стрелял в стенку напротив в качестве утренней зарядки; в Михайловском, выбежав с утра на крыльцо, палил в ближайший амбар, пугая разбегавшихся крепостных; и ходил не иначе, как с тростью в три с половиной килограмма, готовясь к поединку с феноменальным стрелком эпохи Федором Толстым-Американцем – чтоб не дрожала рука во время выстрела. Умел, умел стрелять поэт!
II. 8 июля 1830 года
Если 8 июля 1819 года поэта отпускает болезнь, то через 11 лет, в 1830 году, поэта отпускают вчерашние подружки и вся эта безграничная и сумасбродная холостая жизнь с загулами, разгулами и безумными долгами после нескончаемых карточных игр.
Убыток от карточных проигрышей национального гения составлял не менее 60 тысяч рублей. Это приблизительно миллион долларов на данный момент, – если уж проигрывать, так по-крупному, чтобы быстро приводить в волнение угаснувшие чувства.
Прощаясь с холостой жизнью, Пушкин, на ход ноги, устанавливает личный рекорд, проиграв за одну игровую вахту в мае 1830 года 24 800 рублей (около полумиллиона нынешних долларов) профессиональному игроку с жаркой фамилией Огонь-Дугановский (возможный прототип Чекалинского в "Пиковой даме").
Но больше Пушкин практически уже не играл, остепенился. Так, пару раз по старой памяти. Поэт помолвлен, через девять месяцев свадьба. Пошла другая жизнь – от части ошибок удалось исцелиться. Пушкинская обитель (трудов и чистых нег) наконец-то достраивается – только одна картина в углу, всё просто. И кажется, что покой и воля вполне себе достижимы…
Исполнились мои желания. Творец
Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
Чистейшей прелести чистейший образец.
Фото предоставлено Сергеем Суриным
Этот знаменитый сонет, который Пушкин написал 8 июля 1830 года – через три месяца после помолвки и за семь месяцев до свадьбы – единственное посвящение жене. Исцелившись от карточных долгов, поэт стремительно влезает в другие: содержать чистейшую прелесть – как в карты играть: необходимы крепкие нервы, большие деньги и непомерная любовь – на грани вечной страсти и психического расстройства.
Но есть наслаждение в бою и в прогулках по самому краю бездны.
Подписывайтесь на ютьюб-канал «Лекции Сергея Сурина»!
Выложены циклы лекций: «Царскосельский лицей – знакомый и неведомый» и «Грибоедов: практика срединного пути». Готовится цикл «Михаил Лермонтов: повседневная практика роковых случайностей».
