Василий Нацентов – лауреат ряда литературных премий. Среди наград выделяется Международная литературная премия им. В. Аксёнова "Звёздный билет". Поэта зовут так же, как Аксенова – Василий Павлович.
Василий, что такое Каменная Степь, которую вы часто упоминаете в своем творчестве"?
Каменная Степь сегодня – природный заказник, на территории которого работает (из последних сил) научно-исследовательский институт им. В.В. Докучаева. Когда-то Каменная Степь была центром селекции и генетики союзного значения, воплотившим самые смелые (почти фантастические) идеи В.В. Докучаева о плодородном оазисе среди безжизненной (каменной) степи. Впрочем, и теперь советский, интеллигентно-диссидентский, дух ещё витает в этих местах.
Мой прадед Павел Иванович Нацентов, видимо, предчувствуя скорую расправу, по совету профессора А.П. Водкова перевёз сюда свою семью в 1936 году. Его отец был директором подмосковной церковно-приходской школы, а молодая жена, Елена Николаевна Демидова, – из обедневших дворян (и по отцовской, и по материнской линии: её мама, Клавдия Ивановна Козлова, имела благодарности от дома Романовых).
Прадед воевал. Дошёл до Берлина. Расписался на Рейхстаге. После войны работал фотохудожником. Стал создателем фотолетописи Каменной Степи, первым директором музея. Его работы в то время довольно широко публиковались: от научных и ЖЗЛовских книг до "Правды". Прабабушка провела войну в Ташкенте, была знакома с Ахматовой.
Обо всём этом я говорю так подробно только потому, что "родовая память" становится, как кажется, главной (едва ли не единственной) отправной точкой в моей литературной работе.
Стихи, опубликованные в "Ревизоре.ru", – как бы второй (закадровый) голос этих самых каменностепных песен. Их бледный, но, наверное, необходимый фон.
Вы учитесь на геофаке Воронежского Госуниверситета. Кем предполагаете работать, получив диплом, и как с этими планами коррелирует литература?
В эти дни я дописываю выпускную работу, посвящённую певчим птицам. Это итог моих восьмилетних наблюдений, которые постепенно воплощались не только в газетных очерках, но и (особенно в последнее время) в стихах.
Сейчас я работаю внештатным корреспондентом областной газеты, получаю кафедральную стипендию (благо нас там и поняли, и приняли, что с нашим братом случается редко). Концы с концами, как говорили в моём детстве, свожу. Недавно женился. Новое положение, конечно, заставляет думать о будущем. Но каких-то конкретных перспектив я (пока) не вижу.
На литературный труд, как мы все понимаем, прожить нельзя, но это, наверное, не так уж плохо. Такими темпами в литературе останется только два типа писателей: настоящие художники, которые понимают писательство как служение (не (только) родине), и откровенные графоманы, проживающие, между прочим, такую же сложную, как и у настоящих писателей, жизнь. Производителей коммерческих текстов (этот тип чрезвычайно процветал и в советское время с идейно-коммунистическими гимнами колхозникам и партизанам) оставляем за скобками.
Разброс ваших интересов довольно широк: это и археология, и орнитология, и журналистика. Что это – поиск себя? Какое из этих занятий ближе всего?
Да, вы правы, началось всё это, скорее всего, из-за того, что я искал своё место в жизни. Так и не нашёл. Археология ушла в прошлое. Её сменила история (и история литературы в том числе, в основном советского периода). Журналистика стала работой. А орнитология осталась первой любовью, на которую я всё ещё заглядываюсь.
Василий Нацентов за полярным кругом.
Тогда давайте о литературе. Воронеж в истории русской культуры традиционно связывается с именами Алексея Кольцова, Андрея Платонова и Осипа Мандельштама. Оказывает ли это влияние на региональный литпроцесс? Учат ли молодых авторов писать "под классиков", и довелось ли вам проходить какую-нибудь местную литературную школу?
Вы не упомянули Никитина. Он мне ближе Кольцова. Его прекрасное стихотворение "Лесник и внук" нежно люблю с детства. И ещё Бунин. Всё-таки он родился в Воронеже... К Платонову и Мандельштаму я, естественно, пришёл позже. Вернее так: до сих пор на пути к ним. Эти два имени чрезвычайно важны для меня.
Да, мне кажется, Мандельштаму было плохо в Воронеже. Я думаю, он не любил этот город, хотя Надежда Яковлевна и писала о том, что Воронеж был чудом, что чудо их туда привело.
Иногда на центральных улицах города появляется его птичья тень. Всё-таки страшно: "Пусти меня, отдай меня, Воронеж..."
Региональный литературный процесс (если таковой и имеется) в основе своей не особенно изменился с тридцатых годов. Всё то же мещанство, замешанное на кондовом почвенничестве. Хотя мне повезло: я встретил Зою Константиновну Колесникову, которую местные молодые поэты называют воронежской Ахматовой. Литературу, как и историю, "делают" личности: все десятые годы для молодой воронежской поэзии прошли "под знаком Зои Колесниковой".
Но ма́стера (в литинститутском понимании) у меня никогда не было. Были друзья. В Каменной Степи замечательный поэт Борис Николаев. В Воронеже восьмидесятилетний Аркадий Макаров – первый, кто заметил меня, единственный, кто защищал в самом начале перед пресловутым "литпроцессом". Сергей Рыбкин, у которого недавно вышла первая книжка "Вдали от людей" (стихи из неё напечатаны в майском номере "Юности" – главном журнале молодых, который, к счастью, всё прочнее встраивается в современный литературный контекст).
Василий Нацентов в Воронеже.
А кто из великих земляков вам всего симпатичнее? Да и не из земляков, а вообще из поэтов и прозаиков кто бы служил путеводной звездой?
Частично я уже ответил на этот вопрос: Никитин, Бунин, Мандельштам. Дальше Алексей Прасолов – явление в русской поэзии. Странное. Угловатое. Выпуклое. Природно-необтёсанное. Если не ограничиваться территориально-временными рамками, скажу так: "всего симпатичнее" тютчевская линия. Важны Иннокентий Анненский и Георгий Иванов, Леонид Аронзон и (ранний) Евтушенко, за (шапочное) знакомство с которым региональный литературный процесс меня и отверг.
Из современных: давно ставшие классиками Олег Чухонцев, Сергей Гандлевский, Ольга Седакова. Дальше говорить трудно. Современное поэтическое пространство слишком многообразно и интересно, чтобы говорить о нём вот так сходу. Могу назвать книги, которые сейчас лежат на моём письменном столе: "Сон златоглазки" Елены Лапшиной и "Нож-бабочка" Григория Медведева.
О писателях. Никогда не получается назвать одних и тех же. Постоянно я перечитываю Тургенева, Льва Толстого и Пастернака (и стихи, и роман). Люблю Паустовского, "поэзию прозы" Пришвина, "опавшие листья" Розанова, Цветаеву (особенно "Повесть о Сонечке"), Набокова (всё-таки как писателя, а не как поэта), Сашу Соколова... Но "путеводной звезды" у меня, наверное, нет. Или так: каждому времени – своя звёзда. Сегодня, например, я не могу представить своей жизни без "Карениной", а когда-то часами твердил стихи из пастернаковской книги "Сестра моя – жизнь".
От кого, как думаете, вы взяли манеру изъясняться с помощью эссе? В одном интервью вы рассказали про Василия Пескова, с книг которого началась ваша любовь к чтению, но это ведь были первые шаги, а дальше?..
Про эссе. Похоже, к этому странному и прекрасном жанру я шёл с детства, когда искал главное – выражение. После первых стихотворных опытов, лет в двенадцать, я вдруг написал повесть, которая состояла сплошь из лирических отступлений. Даже какой-то областной конкурс выиграл. Потом ударился в журналистку: благо районная газета взялась печатать мои "рассказы" о природе. В старшей школе вернулся к стихам. Писал неумело, но бойко. Участвовал в областном совещании молодых литераторов Союза писателей России, где меня не то чтобы разгромили (что было бы вполне нормально), а именно не приняли. В то лето я улетел к родственникам в Находку, на берег Тихого океана, познакомился с вдовой поэта Михаила Гутмана, кстати, ученика Ахматовой (А.А. называла его "талантливым Мишенькой"). В Находке и состоялся мой первый поэтический вечер, после которого местные газеты сообщали о молодом поэте "с запада". Тогда (только не смейтесь!) я писал венки сонетов. Всё это, конечно, было не то, хотя и казалось в своё время единственно верным. Так и сейчас тешу себя мыслью, что в эссе я могу сказать то, что хочется, то, что должно. Ни больше ни меньше.
Как я слышала, у вас в родном краю репутация если не фрондера, то, во всяком случае, человека, не боящегося спорить со старшим поколением, с авторитетами. В чем это выражается и как соотносится с тем, что в начале 2019 года вы были признаны в Воронежской области человеком года (кстати, 2018 или 2019-го?)? Обычно на местах таких чрезмерно активных, наоборот, "задвинуть" пытаются…
Человеком 2018 года Воронежской области меня признали, если я всё правильно понял, просто-напросто по количеству упоминания моей фамилии в СМИ. Вот и всё. Это значит лишь то, что обо мне говорили. Хорошо или плохо – другой вопрос.
С авторитетами я не боюсь спорить только потому, что для меня, как и для всякого, кто ощущает себя поэтом, никаких авторитетов и быть не может. Кроме лирических. Что мне, например, главный редактор регионального журнала, когда я, если не знаю, то всем нутром чувствую лирическую истину, живу ради неё.
Пока молчал, меня любили, как только посмел открыть рот, стали "задвигать", но было уже поздно. Впрочем, справедливости ради, стоит сказать, что был период, когда мы мирно и даже плодотворно сосуществовали, хотя и (несколько настороженно) уже приглядывались друг к другу.
Вы стали "Человеком года" по версии SM-News "в связи с огромной работой по популяризации русской литературы, культуры и словесности в молодёжной (и не только молодёжной) среде". Можете вкратце описать, в чем состоит эта популяризаторская деятельность? Что еще за нее получали – может быть, не только пироги и пышки, но и синяки и шишки?
Так получилось, что года четыре назад в Воронеже появилось сразу несколько интересных молодых людей: Сергей Рыбкин, Павел Пономарёв, Аман Рахметов, Анна Ковалёва. Некоторые другие. Кто-то вырос в этом городе, кто-то приехал учиться. Мы не так долго приглядывались друг к другу. Почти сразу начали дружить (на первых порах не было ни зависти, ни злости к друг другу – чисто творческое соперничество). Шатались по городу, выпивали, читали стихи. Года через полтора начали участвовать в фестивалях и семинарах, ездить по стране. Организовывали вечера, на которые приезжали не только из соседних регионов, но и из Екатеринбурга, из Петербурга, из Белгорода, из Москвы.
Когда группа уже организовалась, мы примкнули к Совету молодых литераторов при Союзе писателей России (нужно понимать, что в провинции единственный огонёк литературной жизни теплится именно в Союзе писателей России, который ревниво охраняет свои региональные отделения). Потом многие из нас об этом пожалели: в начале, когда молодые, объединившись, могли расправить крылья и отправиться в собственный полёт, а не гнить в совписовском болоте, Совет казался перспективным. Но на безрыбье рак не всегда оказывается рыбой.
Окончательный разрыв произошёл осенью 2019 года, после межрегионального совещания молодых писателей: я "сделал выбор" и вместо совещания улетел с журналом "Дружба народов" на литературный фестиваль в Казахстан. Меня стали обвинять чуть ли в не том, что я "участвовал в расстреле Белого дома", что в писательскую организацию меня "подослал Филатов" и т.д. Так что с недавних пор мне закрыт путь даже в журнал "Подъём", который я всегда ценил и считал одним лучших среди региональных.
На форуме молодых писателей России, стран СНГ и ближнего зарубежья в Ульяновске.
Ниспровержение авторитетов свойственно вам не только на местном уровне. В 2018 году вы в "Литературной России" не побоялись обрушиться с критикой на форум "Таврида". Имела ли та публикация какие-то последствия лично для вас и для форума?
После моей статьи "Блеск и нищета "Тавриды"" развернулся вполне классический советский сценарий: из "Роскультцентра" в редакцию пришло письмо с просьбой "снять/исправить статью на сайте", авторы которого уверяли, что я "сам согласен с необъективностью текста", но просить редакцию удалить материал "к сожалению, не хочу". Из "Роскультцентра" со мной действительно связывались, спрашивали, что, по моему мнению, "стоит исправить в организации и проведении". Я, конечно, удивился, но поверил: прислушиваются. Наивный дурак!
Впрочем, я, наверное, на самом деле был необъективен: с моими представлениями о культуре и искусстве (которые часто находятся не просто по разные стороны, но в столкновении друг с другом) мне нужно жить в избушке с большим книжным шкафом и окном, выходящим лес. Да и "Таврида", кажется, изменилась (тьфу-тьфу, не сглазить!).
И ещё. Большинству нравились и матерные песенки из репродукторов, и Петросян на сцене. Это я такой
неправильный. Признаю.
На "Тавриде".
А что такое "официальная отечественная культура", которую тоже в финале той статьи вы задели, и что, по вашему мнению, в ней надо менять?
Вопрос про "официальную отечественную культуру" сложный. Диктатура рынка по многим параметрам оказывается сильнее диктатуры пролетариата. Против такого в одиночку не попрёшь. Помните у Тарковского: "И я из тех, кто выбирает сети, когда идёт бессмертье косяком"? Или по Пастернаку: истину ищут одиночки, а искусство занято только двумя вещами – размышляет о смерти и неотступно творит этим жизнь. И точка.
Из предыдущего вопроса вытекает следующий: каким вы, участник многих творческих семинаров, себе представляете идеальный образовательный форум, семинар, учебу молодого автора, чтобы потом не было мучительно больно – и встречали ли что-то подобное в реальности?
Идеального образовательного форума не существует. Его и не может быть. Всё главное происходит за письменным столом, у настольной лампы. Это потом публикации, семинары, споры, признание или неприятие. Но литературная среда, конечно, важна. Она может сыграть (особенно в начале пути) решающую роль.
Для меня важными оказались семинары СП Москвы. Помню, как декабрьским вечером, сразу с поезда, искал редакцию "Нового мира" (шутил тогда: Москва с 1936 года изменилась неузнаваемо!), как читал Рубцова изумлённым семинаристам (в их кругу, оказывается, он давным-давно стал дурным тоном). По существу говоря, это был мой первый "выход в свет", моя первая серьёзная литературная среда.
Если всё-таки постараться представить "идеальный образовательный форум", он будет очень похож на Форумы молодых писателей Фонда СЭИП: и эстетическая (и идеологическая, если угодно) широта, так необходимая в молодости, и профессиональная, "толстожурнальная", основа. Я думаю, значение "Липок" для этой самой отечественной культуры нам ещё придётся оценить.
