Сергей Клычков. Родился в малиннике, но жизнь малиной не стала.

Сергею Клычкову не повезло ни в жизни, ни в литературе. Начнем с последней. До сих пор его имя не много говорит широкому кругу читателей, даже поклонников поэзии Серебряного века. Максимум, что вспоминает уверенное большинство – то, что он был другом своего тёзки Сергея Есенина. В 1915 году образовалось объединение новокрестьянских поэтов "Краса", которое составили Есенин, Николай Клюев, Александр Ширяевец и Сергей Клычков. И все они для нас – "поэты второго ряда", за исключением Есенина.

Термин "новокрестьянские поэты" – ровесник явлению, был придуман и запущен в оборот в 1910-х — 1920-х годах историком русской поэзии Иваном Розановым и критиком Василием Львовым-Рогачёвским на материале вечеров членов этой группы. Они выступали в петербургских салонах в гипертрофированно народных одеждах, бравировали своей "сельскостью", неотесанностью, завоевывали внимание фольклорными мотивами, диалектными словечками, имитацией народных плачей и т.д. (за что их недобрый современник Владимир Маяковский безжалостно высмеял). Трудно сказать, почему еще до Октябрьской революции, уничтожившей крестьянский мир "до основанья, а зачем", поэтов, устраивавших акции в народном духе, называли не попросту "крестьянскими", а "новокрестьянскими". Ведь даже молодой Сергей Есенин "производил" свое творчество от заветов классика крестьянской поэзии Алексея Кольцова. В хрестоматийном стихотворении "О Русь, взмахни крылами" он называл себя третьим братом Кольцова и Николая Клюева (позже, когда характер у Сергея Александровича бесповоротно испортился, он писал про Клюева куда более ядовитые стихи). А вот Клычкова Есенин любил и говорил о нем иначе. Он посвятил другу стихотворение "Не жалею, не зову, не плачу…". Но оно чаще печатается без посвящения.


Памятник С. А. Клычкову в Талдоме. Фото: culttourism.ru

Возможно, критики предугадали. Спустя 10 лет творчество в народной стилистике и тоска по гибели русской деревни станет несовременным, пойдет вразрез с революционным "мейнстримом",  – и заслужит прозвание "новокрестьянской поэзии". И на неё откроют травлю… Сергей Клычков до последних дней в поэзии и в прозе исповедовал крестьянский мир и противопоставлял его индустриализации, которая порой представлялась ему порождением сатаны. Недаром он происходил из старообрядцев.  


Партитура песни "Чарочка" на слова С. Клычкова. 

Клычков написал романы "Сахарный немец", "Князь мира", "Чертухинский балакирь", полные исконной крестьянской демонологии. Оставил он и множество стихов. Но у них тоже судьба несчастливая. Зачастую его авторство просто терялось. Так, например, произошло с застольной песней "Живет моя отрада" (и некоторыми другими). Единицы в курсе, что это народное творчество в литературной обработке Клычкова. Отечественная рок-группа "Чёрный Кофе" поет песню на стихи Сергея Клычкова "Пылает огоньком звезда". Но на альбоме было указано, что это стихи… Осипа Мандельштама. Ошибка пошла в народ, а песня стала популярной у бардов – не зря в Дубровках устраиваются фестивали авторской песни!.. Напомню слова с именем подлинного автора: 

 

Стихи, несмотря на философскую интонацию приятия всего, происходящего с человеком, как счастья, невеселые. В творчестве Сергея Клычкова было мало оптимизма. Если бы пессимизм проявлялся в поздние годы, было бы объяснимо: неприятие его творчества официальными литературными кругами, отказ в печатании вещей, написанных в поздние годы жизни, семейные неурядицы и такое "обстоятельство", как арест летом 1937 года и расстрел по постановлению Военной коллегии Верховного Суда СССР осенью того же года. Посмертно Сергея Антоновича реабилитировали в 1956 году. В справке о реабилитации выписана ложная дата смерти: 21 января 1940 года. Нет, Клычков был расстрелян 8 октября 1937 года, по устойчивому преданию – за пять минут до полуночи. Ему не дали "заглянуть" в новый день…

Но и в юности творчество Клычкова не блистало жизнерадостностью. В этом были повинны условия его появления на свет, ранней безрадостной жизни в тяжелом труде со строгим отцом-старовером и… элементы мистики, которой была проникнута эта горькая судьба. К ней самое время перейти.

Сергей Клычков родился в семье сапожника Антона Никитича Клычкова и его жены Фёклы в Дубровке. Долгие годы отец пытался выбиться из нищеты. Когда старший Клычков создал сапожную артель (из нескольких десятков работников), ему удалось разбогатеть так, что он поставил в родной деревне трехэтажный дом, обставленный по всем правилам тогдашней моды. О доме я расскажу дальше: живое да займет приоритетное положение перед неживым. Но, даже когда дела Антона Никитича пошли в гору, он не перестал быть ни скряжистым, ни жестким. Он происходил из старообрядцев, а это накладывает отпечаток…


Сапожная артель Антона Клычкова. 

Клычковы были поповцами – они, в отличие от беспоповцев, допускают возможность совершения церковных таинств попами. Но живут по особому укладу и часто молятся в своих домах. Так делал и Антон Никитич – в роскошном по сельским меркам трехэтажном особняке он обустроил на третьем этаже тесную молельню для себя. С нее начинают в музее осмотр дома и рассказ о происхождении и семье Сергея Клычкова. В зрелые годы отцова молельня служила Сергею кабинетом.


Молельня

У Клычкова-отца было трое детей: Сергей, его сестра Вера и брат Алексей. Вера вышла замуж и сменила фамилию на Судник. Алексей взял бабушкину по матери фамилию Сечинский, когда арестовали брата, и не пострадал в "Большой террор" и прожил долгую жизнь, оставил воспоминания о Сергее Антоновиче. 

Рождение Сергея Клычкова странное. Роды случились… в малиннике, куда глубоко беременная матушка пошла по ягоды. Малину она собрала, но от усилий не удержала плод в себе… ребенок вышел прямо в лесу. В музее рассказывают о двух версиях, как женщина принесла младенца домой: в корзине с ягодами или же завернув в передник, и склоняются ко второй. В любом случае она плотно укутала новорожденного от посторонних взглядов: чтобы не сглазили. То ли старообрядческое предубеждение, то ли крестьянская мистичность…

Мистики вокруг юного Сергея было навалом. Начиная с деревенского прозвища семьи: Лешенковы. Их, видно, считали "лешими". Сергею так нравилось это прозвище, что он порой брал его как псевдоним. А в своих книгах часто затрагивал леших. В их существовании не сомневалась бабушка Сергея Авдотья (в девичестве Сечинская), которая была великой сказочницей и вложила в голову внука стихийную крестьянскую веру в параллельный мир ирреальных существ и научила разбираться в нечисти. Бабкины заветы нашли отражение в романе Клычкова "Чертухинский балакирь". Он базируется на талдомских реалиях. Чертухинский лес простирается в виду деревни, его показывают из окна дома-музея. Балакирями звали местных жителей, ходивших от двора к двору с небылицами, как бабушка Авдотья. В "Чертухинском балакире" поэт описал русалок, бесстыдно заигрывающих с прохожими, и леших. Там есть эпизод, перекликающийся с рождением самого Сергея Антоновича. Герой романа вошел в лес, услышал гром, увидел молнию, она попала в пень, пень раскрылся, и оттуда появилось живое существо — леший Антютик.


Чертухинский лес на горизонте. 

"В прозе Клычкова проступает его исконная связь с традиционным миром крестьянства и крестьянской демонологии, равно как и влияние Н. Гоголя, Н. Лескова и А. Ремизова. …Романы Клычкова не богаты действием, они составлены из отдельных сцен, ассоциативных, наполненных образами из мира реальности и мира сна и духов; рассказ ведётся от лица крестьянина — любителя поговорить на разные темы, ритм этой прозы часто очень хорош. Город, машины, железо и фабричные трубы как символы пролетарской революции, превращаются для Клычкова с его привязанностью к метафизическому миру деревни и леса в орудия сатаны", — утверждал литературовед Вольфганг Казак.

От отца Сергею доставалось часто. Судьбоносная порка произошла, когда они отправились поступать в московское реальное училище. Сергей получил базовое образование в сельской школе, и учитель посоветовал Антону Никитичу отправить сына в столицу. Совет совпал с желанием папаши выучить сына на инженера, чтобы он не знал тяжелого крестьянского и сапожного труда. Они поехали в Москву, и там Сергей… от волнения на экзамене забыл все, что знал, да и родную речь – ни слова вымолвить не смог. Разгневанный Антон Никитич отвел Сергея в Александровский сад и в тихой аллее начал охаживать его ремнем. На счастье Клычкова, мимо проходил директор другого училища, Иван Фидлер, и поинтересовался, за что отец наказывает отпрыска. Тот бросил фразу, что, мол, сын провалился в училище, и теперь ему предстоит всю жизнь "варить концы". Это термин из старинного сапожного ремесла, обозначавший операцию тяжелую, грязную, но часто поручаемую детям. Фидлер предложил отцу устроить Сергею еще одно прослушивание в своем учебном заведении – и на другой день будущий поэт блестяще проявил себя и в училище поступил. Хоть инженера из него не вышло, но Клычков остался в Москве, в училище приобщился к первой русской революции, даже входил в боевую дружину, написал первые стихи о революционных потрясениях, получил за них одобрение Сергея Городецкого и нашел себе покровителя в лице Модеста Ильича Чайковского. Брата знаменитого брата и автора либретто почти всех его опер.


Первые книги С. Клычкова и портрет его благодетеля Модеста Чайковского. 

Не кто иной, как Модест Чайковский финансировал первую поездку Сергея Клычкова в Италию – приобщаться к искусству. Это произошло, когда Чайковский встретил юношу на улице, заливавшегося слезами: его возлюбленная, купеческая дочка, у семьи которой он снимал комнату, вышла замуж за человека своего круга. Клычков был готов к самоубийству. Такие случайные встречи весьма характерны для его биографии. Проходивший мимо мужчина остановился, заговорил, узнал причину горя и предложил денег на заграничный вояж. Клычков согласился. В Италии ему понравилось все! Своему благодетелю он отписал, что так много ходил и смотрел, что у него сапоги развалились, пришлось купить новые, а на обратную дорогу средств не осталось. Модест Ильич денег прислал. Клычков благополучно вернулся на родину и получил от отца новую трепку за то, что ерундой маялся, по заграницам ездил, а не на инженера учился. Инженер был потерян навсегда. Юноша направился по гуманитарной стезе: поступил на историко-филологический факультет Московского университета, откуда был вскоре исключён, и потом в Народный университет Шанявского. Модест Ильич "спонсировал" также выход первых книг Сергея – "Песни" и "Потаённый сад".

Развалившиеся сапоги и странничество были еще одним лейтмотивом жизни Сергея Клычкова. Он обожал путешествовать. Считается, что эту страсть он унаследовал от деда, Родиона Никитича, паломника по всем святым местам России и мира (ходил пешком даже на Афон в Греции и принес оттуда икону "Троеручица"). Сергей не просто так путешествовал, а все воспоминания и впечатления записывал, чтобы использовать их в литературе. С университетским товарищем Журовым они совершили большое путешествие тоже "божественного" толка: на озеро Светлояр в Нижегородской губернии, на дне которого лежит град Китеж. Но другие сапоги Клычков стоптал не тогда, а возвращаясь пешком из Крыма, где жил в первой женой в годы Гражданской войны – и этот момент уже надвигается…


"Странник" Сергей Клычков. 

В годы Первой мировой войны Клычков отправился на фронт. Войну начал в Гельсингфорсе (Хельсинки), затем получил перевод на Западный фронт. Он воевал достойно и выслужил чин прапорщика — тогда младший офицерский. Военные впечатления Клычкова воспроизведёт в романе "Сахарный немец". Там есть пронзительная сцена, как схватились насмерть чайные сервизы… Но не только ужасами бойни запомнилась ему Первая мировая, но и обретением личного счастья. Он снова встретил свою возлюбленную. Она овдовела, потеряв супруга также на фронте, и благосклонно приняла неостывшие чувства поэта. Клычков обвенчался с Евгенией Александровной Лобовой. Война для него завершилась сравнительно благополучно. Они даже сумели приобрести дачу в Крыму, под Ялтой, где прожили три года: Евгения продала безумно дорогое ожерелье, а Сергей назанимал денег. Там у них родилась дочка, тоже Евгения. В музее хранится крымская фотография четы на крыльце дачи.

Однако деньги закончились, и пришлось молодым возвращаться в Москву. Судьба дачи биографам Клычкова неизвестна: то ли они ее снова продали (что сомнительно, ведь переезд обратно в среднюю полосу объясняется нахлынувшим безденежьем), то ли оставили себе "до лучших времен"… Возможно, дачу у них просто отняли в Гражданскую войну… Сергей отправил Евгению с дочкой в Москву на перекладных. Там она устроилась на съемной квартире Сам же Сергей… пришел домой в Дубровки пешком. Алексей Сечинский свидетельствует: когда его брат зашел на территорию усадьбы, он был бос, а ноги его были стерты в кровь: сапоги не выдержали долгой дороги. Одежда Сергея тоже была вся порвана. Он упал замертво у входа в усадьбу. Батюшка с матушкой его несколько дней отпаивали-откармливали, чтобы привести в чувство.

Евгения Лобова через 10 лет совместной жизни оставила Сергея, забрала дочь и вышла замуж за некоего богача. Когда ее спросили, почему она оставила Клычкова, она ответила: "Сергей как не мог зарабатывать деньги, так и не научился, а мне нужна достойная жизнь". Дальнейшая судьба Евгении Лобовой мало интересна музейным работникам, на моменте развода повествование о ней кончается. Добавляется только характерный штрих из воспоминаний Сечинского.


Комната матери Клычкова с фотографией Евгении Лобовой на стене. 

Первая жена Сергея гостила в доме в Дубровках, в отличие от второй. Ее фотография присутствует в одной из комнат дома как напоминание об этом. Алексей Сечинский очень не любил Евгению и в своих записях прямо называл безрукой. Когда Евгения приезжала к свёкру и свекрови, она ничего не делала, не помогала матушке, только лежала на кровати и читала книги. Младший брат мужа терпеть ее не мог. В литературе и в юриспруденции это называется "ненадежный свидетель" – но других свидетельств нет, а весь рисунок первого брака Сергея Клычкова показывает, что не так уж неправ был Алексей.

Но кто мог обеспечить практичной особе "достойную жизнь" в молодой Советской России? Нэпман? В конце 1920-х годов их всех взяли "к ногтю". Советский специалист? 1930-е и для этой категории граждан были весьма опасными… Но, с другой стороны, о том, просчиталась ли Евгения, бросив Клычкова, можно только гадать, а трагический исход его судьбы известен. Впрочем, с дочерью от первого брака Сергей продолжал общаться, и она гостила на даче у него и его второй супруги.

После развода Сергей грустил недолго и в течение года нашел себе другую жену из литературной среды — Варвару Горбачеву, писавшую под псевдонимом Варвара Арбачева. Ныне она известна как автор романа "Чернышевский" – и как спутница последних лет жизни Клычкова, также оставившая о нем воспоминания. Это на ее глазах поэта арестовали летом 1937-го…

Со второй женой Сергею Клычкову повезло. Она была в него искренне влюблена и после свадьбы взяла на себя все тяготы семейной жизни, чтобы дать возможность Сергею писать в спокойной семейной обстановке. Старшая дочь Евгения писала, что Варвара её приняла, относилась к ней ласково и называла ее Женюркой. По свидетельствам близких к этой семье людей Варвара в принципе была милейшей женщиной, всех любившей, со всеми ладившей, каждому находившей уменьшительно-ласкательное имя и никогда не повышавшей голос.

У Клычкова были грандиозные планы создать девятикнижие "Живот и смерть". Однако из него состоялись три книги: "Сахарный немец", "Чертухинский балакирь" и "Князь мира". Названия следующих частей: "Китежский павлин", "Серый барин", "Буркан — мужичий сын", "Спас на крови", "Призрачная Русь", "Лось с золотыми рогами" — сохранились разве что в заметках писателя. Ни одна из них не появилась в печати, и. скорее всего, не вышла из-под пера, потому что семейная обстановка, конечно, имела для ранимого Сергея огромное значение, но в стране в те годы атмосфера была такова, что никто не мог чувствовать себя спокойно. О двух романах Клычкова я уже вкратце говорила. А в книге "Князь мира" фигурирует тот, кого метафорически называют "князь мира сего", и это дает критикам основания сравнивать её с "Мастером и Маргаритой". Хотя есть разница: у Булгакова сатана, скорее, вершит справедливость, а у Клычкова чинит людям всяческое зло – возможно, на концепции книги сказалась и "старая вера" Сергея Антоновича.


Русалки из прозы Клычкова. 

Клычков с Варварой жили не в Дубровках, а на даче где-то к северу от Москвы. 31 июля 1937 года на этой даче Клычкова и арестовали. В музее есть последняя прижизненная фотография Клычкова, сделанная если и не в день ареста, то очень незадолго до него. На ней, вместе с отцом, мачехой и их сыном Георгием, запечатлена Евгения, гостившая у Клычковых.  

Георгий Сергеевич Клычков (1932—1987) был пятилетним мальчиком, когда его отца забрали. Он всю жизнь носил фамилию Клычков, и этот факт, к счастью, не помешал ему получить серьезное лингвистическое образование, стать доктором филологических наук. В этом качестве взрослый Георгий Сергеевич будет "пробивать" публикации отца, возвращая его имя в литературу, и записывать воспоминания – в том числе о последней ночи в компании отца. Маленьким его дома звали Егор или Егорушка. Друг Клычкова Павел Васильев (1910-1937), казачий поэт, расстрелянный за несколько дней до ареста Сергея Антоновича, посвятил ему стихотворение "Егорушке Клычкову". Крестным Егорушки выступал Николай Клюев – еще один литератор, ставший жертвой политических репрессий. Вся их компания ушла в мир иной в один год: 1937.


Книги С.А. Клычкова. 

Как вспоминал Георгий, им, детям, вечером дали молока и кусок свежеиспеченного хлеба. Они поужинали и легли спать. Через несколько часов Георгия разбудил страшный стук в дверь. Мальчик открыл глаза и увидел, как его батюшка мечется по комнате и прячет свои рукописи в пододеяльник (те рукописи были изъяты в ту же ночь и, видимо, уничтожены, потому что света не увидели никогда). Дверь выломали, в комнату ввалились люди в форме и завернули Клычкову руки. Сергей попросил позволения попрощаться с детьми.

Варвара Горбачева оставила более подробное воспоминание о последней ночи поэта дома: "Он зажег свечу, прочитал ордер на арест и обыск... и так и остался сидеть в белом ночном белье, босой, опустив голову в раздумье. Очень он мне запомнился в этой склоненной позе, смуглый, очень худой, высокий, с темными волосами, остриженными в кружок. В неровном, слабом свете оплывающей свечи было в нем самом что-то такое пронзительно-горькое, неизбывно-русское, непоправимое...". Обыск длился с двенадцати часов ночи до девяти утра. Больше никто из близких Сергея Клычкова не видел.

"Клычков — кулацкий писатель, высказывающийся в контрреволюционном духе…"

За что же арестовали Сергея Клычкова и почему в статье о нём в Википедии приведено фото с подписью: "Сфабрикованный приговор Военной Коллегии Верховного Суда СССР в отношении Сергея Клычкова, 8 октября 1937 года"?

Первой зафиксированной политической провинностью Клычкова было "Дело крестьянских поэтов". 20 ноября Всероссийский союз поэтов праздновал пятилетие. Поэты Есенин, Клычков, Орешин и Ганин присутствовали на торжестве, которое продолжили в пивной, и из этого выросло "Дело четырех поэтов". О нём написаны целые статьи. Дело было в антисемитских высказываниях, которые услышал и принял на свой счёт один представитель данной национальности. Он побежал за милиционерами, и литераторов препроводили в отделение, где они еще бахвалились и даже пели "Смело, товагищи, в ногу" с акцентом. Есенин выпросил разрешение позвонить Демьяну Бедному, но тот отказался выручать "этих прохвостов", и наутро поэтов отвезли для допроса в ГПУ. Болтовня и глупые шутки имели далеко идущие последствия. Состоялся товарищеский суд, на котором все "новокрестьянские поэты" отрицали, что имеют антисемитские взгляды (даже Есенин, кому они были, как ни прискорбно, присущи). Нашлись люди, желавшие придать эпизоду политический смысл, однако товарищеский суд четверку оправдал и разрешил продолжать заниматься литературной деятельностью. Правда, дело периодически всплывало и портило репутацию поэтам.


Окружение С.А. Клычкова. 

Но дебош в пивной произошел за 14 лет до ареста и казни Клычкова. Если бы это дело реально обрело политическую окраску, никто не стал бы терпеть с "возмездием" так долго. Возможно, Клычкова тогда "взяли на карандаш". Но для этого не обязательно ему было хаять евреев – хватило бы и близкого знакомства с Есениным, вокруг которого все время "накалялась обстановка".   

Есенин два раза приезжал к Клычкову в Дубровки: в мае и в октябре 1919 года. Сам он писал, что продолжительное время находился в теплых отношениях с Клычковым, но потом их пути разошлись. У Есенина пути разошлись со многими, но, по крайней мере, Клычкова он не оскорбил так яро, как Клюева, ни в стихах, ни в письмах… Несмотря на охлаждение, Клычков очень сильно был привязан к Есенину и после. Когда Сергей Александрович ушел из жизни, Клычкова видели во время церемонии прощания… лежащим на пороге Дома писателя, где стоял гроб Есенина. Говорят, ему стало при виде этого зрелища так плохо, что он упал в обморок от переживаний. В сознание его не могли привести несколько часов, и когда Клычков, наконец, очнулся, то сказал, что ничего не помнит. На следующий или через день он участвовал в похоронах и помогал нести гроб с телом друга.

Причина репрессий в адрес Сергея Клычкова была в другом. Близко к разгадке этой тайны подошли отец и сын Станислав и Сергей Куняевы, исследователи творчества Есенина и поэтов "есенинского круга". Именно они нашли в архивах КГБ дело № 12967 под грифом "Совершенно секретно" и копию с него (52 машинописные страницы) передали музею в Дубровках. Это дело по обвинению Сергея Антоновича. Некоторые документы из дела опубликовала газета "Зеркало" в начале 1990-х годов, на сайте которой я их и обнаружила. На их основании Куняевы готовили полномерный очерк для журнала "Наш современник".

Если кратко, то Клычков Сергей Антонович, 1889 года рождения, беспартийный, писатель, член ССП. Нештатный ре­дактор Гослитиздата, проживающий: Нащокинский переулок, дом 3/5, квартира 15, являлся… "организатором антисоветской группировки лиц, антисоветски настроенных, из среды писателей". В этом "заверил" органы некий поэт В. П. Кириллов, будучи арестован. Я впервые слышу это имя. Известно о существовании Владимира Тимофеевича Кириллова, уроженца Смоленска и представителя "пролетарской поэзии", арестованного и расстрелянного тоже в 1937 году (16 июля, а через полмесяца "взяли" и Клычкова). Возможно, это он – но в деле упорно повторяются инициалы "В.П.". Увы, кто бы ни был тот Кириллов, он сыграл зловещую роль в судьбе Сергея Антоновича. Сам он сознался, что имел намерения "совершить террористический акт против товарища Сталина в виде протеста против приговора Верхсуда по делу участников антисоветского троцкистского центра Серебрякова и других". А про Клычкова показал, будто бы именно он вдохновил его на террористические настроения в антисоветской группировке, мимикрирующей под "литературный салон", где якобы собирались граждане, недовольные советской властью. Возможно, где-то на полусотне страниц уголовного дела мелькнуло и то, что 26 апреля 1932 года Сергей Клычков выступил на заседании правления ВССП с настойчивым предложением предоставления писателям творческой самостоятельности.

Болтовня Кириллова в деле перемежается выводами сотрудников карательных органов, которые знали о Клычкове многое. Указано, что он "в прошлом офицер царской армии, находившийся в Крыму в период пребывания там белых" (аукнулась дача, приобретенная для совместной жизни с Евгенией!), что "в период 1923-25 годов был тесно связан с активным троцкистом Воронским, "выдвинут" был последним в литературу и полностью разделял троцкистские взгляды отрицания пролетарской литературы" и вел с нею борьбу в качестве одного из редакторов журнала "Красная Новь", печатая не революционных поэтов, а каких-то аполитичных "формалистов". Также к делу подшиты агентурные данные (за поэтом следили, получается, давно), о том, что он "кулацкий писатель, высказывающийся в контрреволюционном духе против политики ВКП (б) в области сельского хозяйства и литературы". Чем это доказывается? А вот, пожалуйста, реплики записаны: "Во время проведения коллективизации Клычков говорил — в деревне сейчас делается жестокое, страшное дело. Разрушается вековой крестьянский уклад. Никогда колхозы не заменят крестьянину того, что он теряет. Я в колхозы не верю. Советским писателем не стану, сколько бы меня ни зажимали, ни давили, в какое бы безвыходное положение меня ни ставили, я все рав­но не переделаюсь"; "Я остался Клычковым, не могу врать. Не воодушевляет меня эта колхозная жизнь. Нет, а кого воодушевляет она?  Кто написал правду о ней?". "До кучи" Кириллов сдал НКВД двух поэтов, Шамарина и Зубакина, о стихотворениях которых Клычков, по его словам, отзывался с восхищением. Их было тут же поручено проверить. Шамарина, видно, "проверили" так капитально, что о нем не осталось в открытых источниках ничего – ни стихов, ни даже полного имени. А Борис Михайлович Зубакин к тому времени уже был единожды арестован, отбыл ссылку в Архангельске и повторно "взят" в 1937 году. В феврале 1938 года его жизнь оборвалась на Бутовском полигоне…

На основании всего изложенного капитан государственной безопасности Журбенко признал необходимым арест и обыск Клычкова С. А. (любопытно, что сначала стоит "арест", а потом уже "обыск" – то есть задержание не в зависимости от результатов обыска, а в любом случае). Во время так называемого следствия обвинения выросли в участие Сергея Антоновича в "контрреволюционной трудовой крестьянской партии, возглавляемой Кондратьевым, Сухановым", а также в активную террористическую деятельность и призывы к оной других литераторов. Все это было предъявлено Клычкову 16 августа 1937 года. С тяжелым крестьянским смирением он поставил под этой ахинеей подпись: Сергей Клычков. Завизировал собственный смертный приговор.

Когда арестовали Клычкова, активизировалась его первая жена Евгения: по своим связям она пыталась добиться встречи с ним, сведений о нем. Но и Евгении, и семье дали стереотипный ответ, что он осужден на "10 лет без права переписки". В период Большого террора люди не знали, что означает эта формулировка, понимание пришло с практикой. Лишь через 5 лет семья узнала, что 8 октября 1937-го года Клычков был расстрелян. А в 1956 году он реабилитирован как полностью невиновный.

До 1956 года Сергея Клычкова не печатали. Это началось много позже, благодаря его сыну Георгию, когда тот стал авторитетом в научном мире. Публикации Клычкова происходили во второй половине ХХ века и в новое время, и не то чтобы их было много. Крупнейшее эмигрантское издательство русской литературы ИМКА-Пресс (под эгидой международной христианской ассоциации молодёжи YMCA) осуществило первое из зарубежных изданий Клычкова. Какими-то неисповедимыми путями на Запад попали и неизданные рукописи стихов Клычкова. Многие из них записал и сфотографировал французский профессор Мишель Никё. На основании их изучения ученый создал труд "Проблемы литературной деревни", который преподнес музею: "Дому-музею Клычкова от профессора Мишеля Никё". С комментариями его и еще двух ученых вышло единственное пока двухтомное " Собрание сочинений С. А. Клычкова " 2000 года.


Современные издания Клычкова. 

И, наконец, о доме. Его история не менее примечательна, чем биография Сергея Клычкова.  

Сергея матушка из малинника принесла не в роскошное жилище, а в дедову хибару, которая был до такой степени плоха, что даже дождь в ней шел в два раза дольше, чем на улице. Но вскоре талдомская обувь вошла в моду, и это изменило положение сапожника Антона Клычкова. Соседние Кимры в царской России слыли столицей обувной промышленности. Но в Кимрах специализировались на мужской обуви, а в Талдоме, чтобы не конкурировать с ними, шили женскую и детскую обувь. О дамских "румынках" талдомского производства бытует легенда. Одна парижанка, путешествуя по Российской Империи, оказалась на талдомской ярмарке и, увидев такие ботиночки, захотела купить. Якобы по законам Российской Империи иностранцам можно было иметь только одну пару обуви. Гостья сняла свои французские туфли, бросила в грязь и купила две местные пары: одну обула тут же, а другую завернула и увезла. По приезде в Париж она продала эту пару румынок и полностью окупила всю поездку по России. Предание? Но дыма без огня не бывает. Первое время производства такие ботинки стоили 6-8 рублей – как корова.


Знаменитые румынки. 

В Талдом нахлынули скупщики обуви. Правда, они брали ее у мастеров за копейки. Объемы производства были велики, но все равно невыгодно. Маменька Фёкла Алексеевна запретила батюшке продавать обувь на талдомских ярмарках и вызвалась сама носить обувь пешком в Москву на продажу. Длинные пешие путешествия у них явно были семейными… По воспоминаниям Алексея Сечинского, матушка успевала все: заниматься домом и детьми и таскать обувь в Москву на себе. Поздно вечером она собирала ботинки в заплечный рюкзак, по другим источникам, большой плетеный короб, — выходила в 10 вечера и шла почти двое суток до Москвы, где у нее имелись договоры с двумя обувными магазинами. Кровью заработанные доходы делились на две части: одну пускали на развитие обувного производства, вторую откладывали на строительство дома. Согласно свидетельству Сечинского, отцу с матерью потребовалось 5 или 7 лет, чтобы накопить на дом. Более того, когда деньги были собраны, родители с крестьянской сметкой решили: зачем покупать дорогой кирпич, если кругом залежи глины? Они самостоятельно сделали кирпич. Наняли бригаду землекопов, вырывших четыре оврага в лесу. Прямо перед домом развели костры, и Антон Никитич лично в формы закладывал смесь глины с куриными яйцами (несколько тысяч яиц пустили на это дело) и обжигал.


Короб для обуви. 

Первоначально старики имели в виду построить одноэтажный дом, а оставшийся кирпич пустить на продажу. Так и сделали. Однако людей смущало, что кирпич самодельный, никто его не купил. Батюшка решил, чтобы добро не пропадало, достроить второй этаж – а когда и после остались кирпичи, соорудили еще надстройку с молельней. Кирпич, наконец, израсходовали весь. А вот деньги скопленные остались.

Дом в целости и сохранности простоял до наших дней – зря современники нос воротили от рукотворных кирпичей Антона Клычкова… Он вообще был дельный мужик. Ничем не интересовался, кроме своего хозяйства и артели, но уж хозяйство вёл на славу. У него была и конюшня, и кузница, и пасека, и пожарный сарай, и огород, возделанный собственноручно, и на этом огороде вызревала клубника. А еще он первый в Дубровках и в Талдоме развел помидоры и вырастил их в открытом грунте.


Усадьба Клычковых. Современный вид. 

Этот дельный мужик решил сделать свой новый дом внутри таким же красивым, как внешне. Благо, средства позволяли. Он оформил дом несколько эклектично – то в арки в мавританском стиле, а то лепнина из области русского классицизма – но в целом дорого-богато. И обставил очень хорошими вещами, часть из которых назначил в приданое дочери Вере, кроме сундуков, заполненных одеждой. В доме были фисгармония, граммофон, балалайка и мандолина, на которых Сергей умел играть, кузнецовский фарфор, дорогая швейная машинка Singer с ножным управлением, кружевные наволочки, нарядные покрывала на кроватях, паркет на полах, звериные шкуры и чучела животных – батюшка был страстным охотником… По стенам висели картины. Некоторые из них нарисовал по просьбе Сергея его троюродный брат Виктор Клычков. Дом Клычковых обладал всеми признаками состоятельной и сытой жизни, заработанной тяжелым трудом.


Интерьеры дома-музея. 

Дом благополучно пережил старших Клычковых и несчастного Сергея, а его брат и сестра уехали отсюда. Где-то в середине 1980-х дом могли снести. Как рассказывают в музее, уже был издан приказ о разборе усадьбы бульдозерами – но местные жители возмутились, и глава Талдомского района поддержал их. Снос удалось приостановить. А также – собрать средства на восстановление усадьбы в прежнем виде для последующей музеефикации. Солидный взнос сделал Менделеевский университет – он выкупил землю под базу отдыха, но потом отказался от этой идеи и помог приведению дома в первоначальный вид. Вид восстанавливали по воспоминаниям Алексея и Веры – где находились чьи комнаты, каково было внутреннее убранство и так далее. Вера Антоновна даже вернула в музей предметы обстановки из своего приданого, сказав при этом: батюшка был бы очень рад, что вещи вернулись в дом.

Музей был основан 1 декабря 1991 года, а принял первых посетителей 19 июля 1992 года, к дню рождения Сергея Антоновича. В ноябре того же года усадьба Клычковых с главным усадебным домом признана памятником истории и культуры.



Около него была тополиная роща, посаженная тоже Антоном Никитичем, теперь уже никто не знает, с какой целью – от неё остался один тополь и памятная табличка. В 2017 году здесь провели капитальный ремонт всех трёх этажей здания, оборудовав в нем стилизованную старинную чайную и зал для публичных мероприятий. Но это – внутри, а снаружи дом имеет теперь тот же вид, что при жизни поэта. И выстраивается пейзаж, который Сергей Клычков воспел в стихотворении 1917 года "Предчувствие":