Во многих ваших биографиях можно прочесть, что вы играете музыку от Генделя до наших современников, но если с современниками все понятно, то серьезные программы с Генделем и барокко мне не встречались.
Почему-то считается, что биография обязательно должна быть цветастой и пестрить предложениями типа "от Генделя до Десятникова". Я действительно играл несколько сюит Генделя, смотрел его дуэтную музыку, но никогда не делал программы такого масштаба, как мне предстоит 19 февраля. То были эпизоды моей музыкальной биографии, а первая серьезная глава будет сейчас.
Чья это идея?
Целиком и полностью Лены Харакидзян. Вообще все, что я или кто-либо делает с Леной, – это чаще идеи Лены, за исключением сольных программ, как, например, мой концерт в Филармонии 25 марта, который полностью построен по моему разумению. Но когда я играю Хоральную фантазию Бетховена в театре Станиславского или участвую в "Маленькой торжественной мессе" Россини вместе с Пашей Нерсесьяном – это все Лена. Наш концерт с Дилярой – тоже ее художественная инициатива.
Фото: Augustinas ŽukovasВас пришлось уговаривать? В одном интервью вы говорили, что музыку Баха и барокко вообще вам еще только предстоит постигать.
Да, поуговаривать пришлось. Я бы не стал объединять Баха и Генделя, которые хоть и относятся к одной эпохе, но все-таки очень разные. Мне проще играть Генделя. Можно говорить о том, почему легче, о чертах стиля, но главное, наверное, что сочинения, которые я буду исполнять, не имеют той исполнительской истории, которую имеет музыка Баха.
На вас исполнительская история оказывает давление?
Очень сильное. Мне скоро предстоит играть Второй концерт Брамса, который имеет огромную историю трактовок, и обновлять эту историю тяжело. В детстве и юности я не задавался такими вопросами: мне давали репертуар, и я играл Первый концерт Чайковского, Третий концерт Рахманинова. Теперь мне проще и интереснее в художественном отношении играть сонату Бориса Чайковского, чем сонату Петра Ильича Чайковского.
То же самое и с записями? Ваши первые диски – Рахманинов, Шопен, а последнее время вы записываете больше новые и редкие сочинения.
Есть вещи, которые стали частью моего организма, например, музыка Шопена, с которой я родился, вырос и умру. Поэтому мне не сложно играть его центральные сочинения типа Третьей сонаты, концертов и баллад, которые изъезжены исполнителями. Третий концерт Рахманинова я играю с 14 лет, настолько его люблю и понимаю, как мне кажется, что его исполнять не страшно. Но когда речь идет о таких новых этапах, как Третий концерт Прокофьева, который я выучил два года назад, или Второй концерт Брамса – это сложнее, потому что моя собственная планка с каждым годом становятся все выше и выше.
С каких позиций вы подходите к Генделю как пианист, насколько вам близко понятие аутентизм?
Я скорее прислушиваюсь и присматриваюсь к аутентизму, нежели его практикую. Мой близкий друг и сценический партнер скрипач Айлен Притчин – не аутентист по профилю, но человек очень осведомленный, интересующийся этой культурой и практикой. Мы познакомились лет семь назад, и он очень повлиял на мои взгляды, заставил играть Баха не так, как учили в советское время и играют в Московской консерватории до сих пор, а – давайте скажем так – исторически информированным образом, с более трезвым отношением к чертам стиля, характерным для времени создания этой музыки. Это такое снятие романтической копоти. Однако мы опять вернулись к Баху.
На вопрос о Генделе мне ответить сложно, я не специалист. Заслуга Лены Харакидзян в том, что она артистов мотивирует, выталкивает из зоны комфорта и заставляет работать над собой. Я начинаю вникать в эпоху, расширяю свои горизонты. Не могу сказать, что 19 февраля представлю московской публике свое слышание Генделя и глубокое понимание стиля, но я учусь, и, наверное, имею основания выступать в этом репертуаре.
Фото: Ира Полярная/Опера АприориВы уже встречались с Дилярой, обсуждали детали?
Да, мы порепетировали, покопались в нотах и выбрали то, что подходит Диляре, потому что, в первую очередь, отталкиваемся от возможностей ее голоса. Это ее первый сольный концерт, и она очень волнуется. Поэтому мы придумали, что в середине одного отделения я сыграю фаминорную Сюиту Генделя, а в середине другого фамажорную, чтобы создать интермедию и дать отдохнуть голосу.
А инструмент? Вы будете играть на рояле?
На рояле, и это вызвало некоторую дискуссию у аутентистов. Но мне бы в голову не пришло играть Генделя с таким хрупким барочным голосом, как у Диляры, на концертном "Стейнвее" – не нужно быть исторически информированным, чтобы понимать, что это абсурд. В церкви стоит очень старый "Блютнер" 1880-какого-то года, который звучит почти как хаммерклавир и очень подходит для этой программы. На клавесине я бы не стал играть. Недавно я слушал прекрасную запись скрипичных сонат Генделя, где некоторые из них исполняются с клавесином, а другие – с органом, и должен сказать, что второе сочетание мне гораздо ближе. Сочетание скрипки и клавесина акустически невыгодное, а сочетание старого рояля и голоса – прекрасное, очень гармоничное и отлично раскрывающее эту музыку.
Кстати, почему Лена обратилась именно к вам? Ведь логично было бы пригласить, например, Максима Емельянычева, с которым она работает и который превосходно играет на исторических клавишных.
Наверное, она хотела, чтобы я поработал с Дилярой, поставить передо мной челлендж. Думаю, Лене нравится, как играю я – это очень нескромно, но извините (смеется). Мне кажется, среди музыкантов-аутентистов много тех, кто занят исключительно своей исторической практикой, поиском своих смыслов и своей правды, и такие личности, как Алексей Любимов или Максим Емельянычев – скорее исключение из правил. Я обожаю Максима, но даже его гениальная одаренность не заставит меня искренне полюбить клавесин.
Те, кто играют Генделя на инструментах барочного ансамбля, опираются на уже сложившиеся традиции и могут выбирать, на кого из великих ориентироваться. У пианистов дело обстоит сложнее. На кого ориентируетесь вы?
Я уже упомянул прекрасную запись сонат Генделя, сделанную Уильямом Кристи и японским скрипачом Хиро Куросаки, которая произвела на меня огромное впечатление. В этой программе, я, конечно, буду ориентироваться на аутентистов, а не на записи сюит Гаврилова и Рихтера. Хотя когда-то я был под большим влиянием Рихтера, мне очень тяжело слушать его в "Хорошо темперированном клавире" Баха, это, по-моему, совершенно не туда. Я говорил со своими коллегами, никто не воспринимает Рихтера как интерпретатора Баха, но Сюиты Генделя он играл по-своему замечательно, пропуская эту музыку через свой гений.
В свою очередь исторически информированные исполнители бывают до такой степени информированы, что забывают о вещах, связанных с сиюминутностью рождения музыки. Я больше ценю исполнительский талант, чем осведомленность, но все же предпочту музыканта, который не упивается своими инструментальными возможностями и порывами воображения, а думает о сути вещей, находит баланс между интеллектуальным и эмоциональным подходом к музыке.
Лукас Генюшас с бабушкой Верой Горностаевой. Фото: из личного архива Лукаса ГенюшасаБарочный аккомпанемент – особое искусство. Насколько вы знакомы, например, с генерал-басом?
Конечно, знаком, но не могу сказать, что им владею. Я буду пользоваться переложениями, но пока не нашел правильные ноты – те, которые бы мне понравились.
Будет ли в вашей игре та импровизационная свобода, которую предполагает барочный аккомпанемент?
Конечно, насколько возможно, я буду стараться импровизировать, сообразуясь с традициями.
А как вы вообще обноситесь к операм Генделя? Они вам нравятся, вы их слушаете?
Безусловно, нравятся. Не скажу, что каждый день прослушиваю оперу Генделя, как некоторые мои знакомые, но я восхищаюсь его музыкой, и весь репертуар, который предлагала Диляра, я слушаю.
В ансамбле с инструменталистами вас можно услышать часто, а вот дуэтов с певцами не припомню.
Да, это что-то новое для меня. Конечно, мы все прошли через концертмейстерский класс Московской консерватории. У меня был прекрасный педагог – Маргарита Ивановна Кравченко, которая очень многому научила, я сыграл огромное количество программ с певцами, бесконечные списки с ариями, которые нужно было самому петь и играть. В консерватории очень серьезно учат концертмейстерскому искусству, но несколько в другом ключе, чем я сейчас буду работать с Дилярой.
Да, вы уже говорили, что в Консерватории Баха играют как в советское время, и я сразу вспомнила недавнюю громкую историю про то, как профессор Петр Ильич Скусниченко стал учить Марию Остроухову петь барокко.
Эта история поднимает острые вопросы. Я помню, как мы занимались Бахом с моей достопочтенной бабушкой Верой Васильевной Горностаевой, одним из самых выдающихся профессоров Консерватории. Я бы так не стал преподавать сегодня – это несколько грубоватая романтизация стиля, эмоциональный подход. Я говорю так при огромном пиетете, преклонении и любви к своей бабушке, которая дала мне практически все, что я умею. Но она преподавала Баха, условно говоря, по Муджеллини и была уверена, что права. Сегодня я ужасаюсь этому, и не могу опять не вспомнить Айлена Притчина, который мне буквально открыл глаза. Когда мы стали вместе играть Баха, я, наверное, играл неплохо, но это было настолько далеко от базовых принципов прочтения текста, фразировки, звукоизвлечения… Я начал переосмысливать Баха благодаря Айлену. И, боюсь, в Консерватории на фортепианном факультете его по-прежнему преподают так, как это делали в 60-е годы в классах Нейгауза, Оборина, Зака, Мильштейна и прочих.
25 марта вы играете свой первый сольный концерт в зале имени Чайковского, где прозвучат мазурки и Третья соната Шопена, "Думка" Чайковского и 12 прелюдий из цикла "Буковинские песни" Десятникова. Что значит для вас это выступление?
Я его жду с искренним трепетом. Хотя существует некий скептицизм, что это не Большой зал консерватории, мне очень нравится пространство зала Чайковского, там есть своя магия, и Филармония прекрасно им распоряжается с точки зрения информационного освещения и функционала. Осмелюсь даже предположить, что сольный концерт в КЗЧ играть лучше, чем в БЗК. Мне кажется, Большой зал для сольного концерта великоват, хотя я там играл, и, конечно, играл с трепетом и благоговением – для всех нас это намоленное место. Но потом я начал понимать, что нужно адаптировать свою исполнительскую манеру под этот зал, иногда жертвуя чем-то, чем жертвовать не хочется. Играя в Малом зале консерватории, я знаю, что могу позволить себе в плане звука всё, что угодно, а в Большом я вынужден что-то преувеличивать, играть "на Большой зал". Думаю, в зале Чайковского такая гипертрофированность не потребуется.
Лукас Генюшас и Леонид Десятников. Фото: из личного архива Лукаса ГенюшасаНедавно Леонид Десятников рассказывал в интервью, что на создание "Буковинских песен" его вдохновил ваш диск с музыкой Рябова и Арзуманова. И хотя право премьеры принадлежало Алексею Гориболю и ноты будут изданы только весной вместе с официальной записью, вы – второй человек в мире, который сейчас их играет. У вас есть эксклюзивный авторский экземпляр?
Мы просто очень дружим и с Лёней, и с Лёшей, поэтому у меня есть эксклюзивное право. Десятников для меня – абсолютно личная история, я с детства обожал его музыку и усвоил ее раньше многой другой. Рома Минц шутит, что Адажиетто Малера, которое Десятников цитирует в "Эскизах к закату", я узнал из "Эскизов к закату". И это правда (смеется). Кроме того, я являюсь ярым апологетом и пропагандистом его музыки, стараюсь играть ее как можно больше за границей и везде, где только можно. Поэтому, несмотря на эксклюзивность прав Гориболя, которые я не пытаюсь оспорить, моя любовь к музыке Десятникова идет ей только на пользу.
Концерт вы объединили фольклорной темой, верно?
Да, фольклорная линия идет через всю программу: от мазурок Шопена, через "Думку" Чайковского к "Буковинскими песнями". Там есть еще Третья соната Шопена, которая к фольклору не имеет никакого отношения, но без нее программа была бы более однообразной. Я обожаю эту сонату – это то, что Вера Васильевна умела блистательно, что она понимала, боготворила и пестовала всю жизнь: мазурки, ноктюрны, баллады, скерцо, и, конечно, сонаты, которые она всю жизнь играла и успела мне преподать в том виде, который я никогда не забуду. Кроме того, Третья соната – это сочинение grand publique, и если мы играем в КЗЧ, мы рассчитываем на grand publique, и ограничиваться мазурками и "Буковинскими песнями" было бы нечестно.
Почему между Шопеном и Десятниковым вы поставили именно Чайковского?
У Десятникова есть ключевые ориентиры, путеводные звезды – среди них фигуры Стравинского, Чайковского и музыка минимализма. Поэтому Чайковский сюда хорошо вписывается.
Лукас Генюшас в детстве и Леонид Десятников. Фото: из личного архива Лукаса ГенюшасаВы говорили, что на вас давит груз предшествующих исполнений. В случае с "Буковинскими песнями" груз только один, но тяжелый – трактовка Гориболя, одного из главных интерпретаторов музыки Десятникова.
Лёша замечательно играет эти прелюдии, он очень тонкий музыкант. Никогда не забуду некоторые его программы и камерные концерты, например, виолончельную сонату Бриттена с Рустамом Комачковым, или вокальные проекты, блистательную программу кабаретных песен. Десятникова он играет всю жизнь, я вырос на его чудесных записях и воспринимаю Лёшу как часть своей музыкальной жизни. Но Десятников как исполнитель своих пьес на меня повлиял не меньше. Мало кто знает, что он выдающимся образом играет на рояле, у него неповторимое чувство ритма и формы. Он играет как композитор, но некоторые композиторы играют лучше, чем исполнители.
Вы были в Нью-Йорке на премьере балета "Буковинские песни", поставленного Алексеем Ратманским на музыку прелюдий. Театральные впечатления на вас повлияли?
Точно нет. Я видел балет один раз, и не могу сказать, что он произвел на меня неизгладимое впечатление, в отличие от других работ Ратманского на музыку Десятникова. Например, "Вываливающиеся старухи" – просто гениальный балет, который сейчас нигде не увидишь, там сам Ратманский танцевал. "Буковинские песни" – блестяще сделанная работа, но мне премьера принесла скорее разочарование: я обожаю музыку Десятникова, "Буковинские песни" знал еще до постановки из рук самого автора, и приехал в первую очередь их послушать, а Лёшина игра была оттенена танцем, он сидел на сцене сбоку, звука там не хватало. Музыка не произвела на публику должного впечатления, потому что все смотрели балет. Я скорее обиделся за Десятникова.
А вы не обиделись, что право премьеры принадлежало не вам?
Разумеется, нет. Нет ничего более логичного, чем Гориболь, играющий музыку Десятникова.
Фото: Ира ПолярнаяВы уже играли "Песни" в Нью-Йорке, в Париже, в Японии. Как воспринимают музыку, написанную на основе сборника буковинского фольклора, в разных странах?
У Десятникова есть универсальное качество – он нравится всем, кто чуток к музыке. Как раз те, кто слишком хорошо разбираются, могут огульно обвинять его в заимствованиях, философствовать на тему актуальности стиля; у них больше вопросов к музыке Десятникова, чем у тех, кто просто любит искусство. Люди, которые просто ходят на концерты, на музыку Десятникова реагируют очень непосредственно, с восторгом. Вот вам пример. Я исполнял с оркестром "Кремерата Балтика" в Филармонии на Эльбе концерт Шопена, а на бис сыграл одну "Буковинскую песню". Аплодисменты, которые были после Концерта Шопена, и аплодисменты, которые были после "Буковинской песни" – это были абсолютно разные аплодисменты. Не в пользу Шопена.
