В декабре темно и сыро. Хоть бы снег выпал – дышать стало бы веселее и чище. Главное – дотянуть до Нового года, а там уже… и лето. Ветер барабанил голыми ветками в окно, и от этой скрежеще-воющей какофонии, приправленной пиканьем мониторов, у Алевтины чесались зубы и зудело всё тело.
Зелёная медицинская пижама, золотистые взъерошенные волосы и ярко-красные лабутены на стройных ногах придавали ей сходство с цветком. Распухшие губы дрожали, лицо покрывали красные пятна, по щекам текли слёзы.
Алевтина стояла у окна и плакала навзрыд, с придыханием, как плачут в детстве от горькой-прегорькой обиды.
– Всё дежурство продержалась, ни одного больного не потеряла… Ий-ий-ий…Припёрся, гад, в 7 утра… Динамику гемоглобина, видите ли, я не помню наизусть… – девушка вытерла ладошками слёзы, взяла с подоконника пульверизатор и стала прыскать себе в лицо, как самому заправскому растению. – И пусть он почти что памятник и полмира учится по его учебникам… Искромсать, изгадить первое моё самостоятельное дежурство… Ий-ий-ий… Я так готовилась, так старалась…. А этот взял… и всё растоптал. Кайфоломщик, ловец чужой радости. Упырь хренов!.. Обозвал меня ленивой бездарью…
Хлюпание медленно затихало, голос становился злее и увереннее, садовые ножницы в руках заменили пульверизатор,
– Чик-чик…Чик-чирик… Вот так чубчик на твоей лысой голове надо откромсать, а бородёнку и уши – в придачу, – остервенело чекрыжила толстые листья алоэ Алевтина.
Светало. Люди спешили на работу. Прохожие кутали лица в шарфы и воротники от шалого ветра и снежной крупки. Центральный вход в больнице на полчаса заполнился здоровыми, улыбающимися врачами и медсёстрами. Их лица ещё ощущали тепло дома и были лишены тревожного беспокойства за чужие судьбы. Сейчас они облачатся в белые халаты, дежурные улыбки, натянут броню на своё сердце и станут "дневными ангелами милосердия", отпустив на покой помятых, виноватых и уставших ночных.
Сумрак в ординаторской (есть такое малюсенькое государство, свободное в госпиталях от пациентов, там живут доктора, истории болезней, пузатый чайник и кофе). В игре света и тени силуэт холодильника. На стене выпендриваются мониторы, кто изящнее нарисует кривую или сыграет ноктюрн с непредсказуемым ритмом. На больших круглых часах стрелки показывают 8:22.
Из яркого коридорного прямоугольника, как поршень, в комнату входит врач-реаниматолог дневной смены Виктор Сергеевич Малой, в отглаженных со стрелочками серых льняных брюках и в белоснежном накрахмаленном халате. Балагур и весельчак лет сорока, с лукавыми карими глазами и вихрами непокорных волос, выбивающихся из-под белой шапочки-пилотки. К слову, чувство юмора и умение шутить даже в смертельной ситуации – одно из важнейших качеств реаниматолога, иначе батарейки перегорят очень быстро.
– Привет, Алевтина! А что это ты наше алоэ налысо постригла? Замочила что ль кого-то? Теперь бальзамировать собираешься?
– И вам не хворать, Виктор Сергеевич! Да, забальзамировала бы здесь одного… лысого.
– Ха-ха! Я вижу, деточка, утренний обход шефа прошёл удачно! Достал он тебя! А сколько мы тебе говорили: учи матчасть! – как-то сомнамбулически проговорил Виктор Сергеевич, явно загипнотизированный созерцанием стройных лодыжек Алевтины.
– Но это же невозможно – помнить параметры каждого больного за сутки!!! Обозвал меня ленивой бездарью! Сам живёт в больнице, в своём кабинете! Мизантроп, женоненавистник, Синяя Борода…
– Последнее спорно! Шеф был женат официально три раза, а неофициально …. – присвистывает – харизма у него бешеная! А может, ты в него влюбилась, что так икру мечешь?! Кхе-кхе-кхе… Провокация, барышня, есть элемент флирта – игры, в которой нет правил, но есть туманные перспективы…
– Ещё одно слово, и будет два удара – четыре дырки! – угрожающе замахнулась ножницами Алевтина. – Да таким уродам, как наш зав, по приговору суда надо запретить иметь семью! Для них кроме этой долбаной реанимации ничего больше в жизни не существует!
В повисшей паузе замурлыкал монитор…
– А ты, Алевтина, часом, в выборе специальности не ошиблась, может, в косметологи подашься или, на худой конец, в терапевты?
Резкий телефонный звонок прервал дружеский утренний трёп. Алевтина подбежала к столу и рывком сняла трубку:
– Да, дежурный реаниматолог слушает!.. Отек Квинке... Поняла, 2-я терапия.
Трубка грохнула по телефонному аппарату. Девушка решительно опустила вниз голову, собрала разметавшиеся волосы в пучок, надвинула шапочку на брови, закинула увесистую сумку для оказания первой реанимационной помощи на плечо и рванула из ординаторской, разбудив дремавший в полумраке сквозняк.
– Аля, береги ноги – это 4-й этаж! – крикнул ей вдогонку Виктор и забубнил себе под нос: – И что эти девки находят в боссе?! Лысый, старый, придирается ко всему! Похоже, наша Алечка в него втюрилась – иначе зачем же такие каблучки да ещё рыдать, как в последний день Помпеи! Главное, чтобы босс на эти "туфельки Золушки" не запал, иначе жаль девчонку… достанется ей лиха! Известно, старики пьют кровь младенцев, пытаясь продлить молодость… Ха-ха-ха!
Стрелки на больших круглых часах над дверью показывали 8:24.
Время пошло. Каждый реаниматолог знает, что при серьёзной заварушке у него есть шесть минут, чтобы помочь больному. Целых шесть минут: добежать, сыграть ноктюрн на флейтах и хордах и сорвать аплодисменты. Это кросс с препятствиями длиною в жизнь.
– Вот дура… зачем надела эти туфли?! Скользко. Надо вернуться, переодеть… нет времени, – проносится в голове Алевтины.
Дверь в отделение реанимации распахивается, и дородная анестезистка Нина вкатывает кровать с больным после операции.
– Здрасте, Алевтина Павловна, помогите мне кровать с больным закатить, а то моё "хилое тельце" никак не втиснется. Держите капельницу!
Завязывается рукопашная. Алевтина пытается вытолкнуть кровать, налегая на неё всем телом:
– В сторону! Срочный вызов! Пропустите... Пропустите меня…
Анестезистка отскакивает в сторону как ошпаренная, Алевтина выкатывает кровать в лифтовой ход, бросается к лифтам, но не тут-то было… Ремень цепляется за крючок кровати. Молодая женщина чудом сохраняет равновесие и вырывается на оперативный простор к лифтам. Препятствия преодолены за рекордное время, но минута потеряна. На часах 8:24.
Нажаты кнопки обоих лифтов. Звучат резкие звонки.
– Бум-бум-бум… – сердце Алевтины, кажется, заглужает своим стуком лязг старого грузового лифта. Ободранные серые двери наконец-то неторопливо разъезжаются, как в кадрах с замедленной съёмкой. В кабине две каталки, до самого потолка лифта заваленные огромными узлами с грязным бельем.
– Что трезвонишь как оглашенная! Всем надо!.. Утро! Да и я не железная!.. Михалыч-то чайку пошёл попить к Надьке-буфетчице, всю ночь работал… Вот его лифт и висит на 5 этаже. Щас санитар подскочит, разгрузимся и поедем... Не одна ты такая, потерпи малёк, – недовольно бубнила привычной скороговоркой грузная, как тюк с бельём, лифтёрша тётя Вера. А кто важнее всех в больнице?! Известное дело, лифтёрши да санитары!
– Ой, мамочка, – Алевтина на мгновение закрыла лицо руками, решительно сбрасывая с ног туфли. Красные лабутены полетели в лифт, как гранаты в амбразуру вражеского дота.
Тётя Вера остолбенела. Рот её открывался и закрывался с каким-то нечленораздельным бульканьем. Алевтина крутанулась и рванула к двери с табличкой "Запасной выход". На второй полосе препятствий потеряна ещё одна бесценная минута. Часы показывали 8:26.
"Успею, должна успеть, всего-то четвёртый этаж, – думала Алевтина, летя по лестнице через две ступеньки и глядя только вверх. – Вперед и ввысь… Быстрее, быстрее", – подгоняла себя она. Бежать босиком было легко. Алевтина оттолкнулась правой ногой от площадки 2 этажа, полетела, а левой приземлилась в ведро с грязной водой. Не удержалась – упала на колени.
– Господи, как больно!
Ведро, крутясь и пританцовывая, с грохотом покатилось по ступенькам вниз.
– Бабах!… Дзинь-уххх!… Ёшкин кот!…Детонька моя, докторша, ты живая?! – запричитала санитарка тётя Дуся, застывшая со шваброй в руках, как монумент трудовому народу.
Живая или мертвая – какая разница!
Алевтина моментально вскочила, так и не почувствовав ни боли, ни холода, оглянулась через плечо на часы. "Подлые" стрелки шли, спешили: 8:27.
– Вперед и ввысь, быстрее и быстрее, – повторяла Алевтина. Теперь её не только босые, но ещё и мокрые и разбитые в кровь ноги бежали по ледяным ступеням больничной чёрной лестницы.
Площадка третьего этажа была завалена грудой скрученных тюфяков, подушек и одеял.
Сегодня, как сговорившись, больница стала сплошным препятствием! А время идёт, часы тикают.
Алевтина, не останавливаясь, схватила тюфяк и бросила его вниз, потом второй, вскарабкалась на третий:
– Знал, всё знал заранее… И про туфли мои проклятые, и про "бездарь ленивую", но я добегу и спасу... Ещё есть 2 минуты… – шептала девушка, взбираясь на кучу тюфяков, как альпинист на Эльбрус, цепляясь ногтями и ломая их.
Бегом по лестнице. Быстрее, быстрее… До вожделенной двери с табличкой "4 этаж" оставалось пару шагов, а в запасе у больного – одна минута жизни. На часах – 8:29.
Одна минута, а не пять, как пела Людмила Гурченко в "Карнавальной ночи". Вся наша жизнь – "Карнавальная ночь": минута – это много или мало?
– Успела, я всё-таки успела. Фу! – выдыхает Алевтина, хватаясь за ручку двери, которая неожиданно резко открывается и отрезвляюще ударяет её по лбу, отправляя бегунью в нокаут.
Тяжёлая сумка с красным крестом соскальзывает с плеча нашей героини и с грохотом падает, а сама Алевтина, вцепившись в дверную ручку, начинает медленно оседать… Сильные руки подхватывают её и энергично встряхивают. Алевтина открывает глаза и упирается взглядом в нагрудный карман белого халата с табличкой "Заведующий реанимационным отделением, д.м.н., профессор Вениамин Маркович Полонский".
Это глюки?
Покуда угасающее сознание Алевтины мечется в поисках ответа на извечные вопросы бытия, обратим внимание на Вениамина Марковича…
Вениамин Маркович Полонский к своим 55 годам не только достиг административных вершин в профессии, но и был непререкаемым гуру и обожаемым учителем для нескольких поколений врачей-реаниматологов. По его книгам училось полмира.
Высокий, подтянутый, с огромным носом. Практически легенда.
Он носил свой белоснежный халат, как смокинг. Приходил в клинику каждый день в 6 утра, хотя злые языки утверждали, что он и не уходил из неё вовсе. Делал свой обход, по какой-то ему одному ведомой методике. И не дай бог дежурный реаниматолог не знал наизусть всё и даже больше про больного, которого пришёл осматривать профессор.
– Ну и видок у вас… Алевтина Павловна! Куда несётесь? Шею сломать не боитесь? – с иронией проговорил Вениамин Маркович, изумлённо осматривая молодую женщину с ног до головы.
Алевтина, наконец, нашла фокус, сконцентрировавшись на носе профессора. Ей даже показалось, что это нос справляется о её здоровье, а не профессор.
Босые, разбитые в кровь ноги Алевтины, худенькие ступни, мокрые до колена штаны в грязных разводах, драный халат, наехавшая на лоб шапочка, растрёпанные волосы, красное и потное лицо, похоже, произвели неизгладимое впечатление даже на "железного" босса.
– Вениамин Макарович! В терапевтическом отделении у больного предположительно отёк Квинке! Разрешите пройти, я могу не успеть! – закричала Алевтина, с ужасом глядя на стрелку "хищных" часов над дверью, неумолимо приближавшуюся к финишной черте, к 8:30.
Женщина была в таком отчаянии, что если бы перед ней был не профессор Полонский, а кто-то другой, то она бы оттолкнула, укусила или даже ударила преградившего ей путь человека и побежала бы дальше, но сила авторитета учителя парализовала её на месте.
– Во-первых, меня зовут Вениамин Маркович, если забыли. А во-вторых, куда не успеть? На тот свет? – спокойно поинтересовался профессор.
– Спасти человека!
Алевтину прорвало.
Она закричала прямо в лицо босса, завопила, заревела, завизжала, вложив в крик всю боль своих израненных ног и ужас от невыполненного врачебного долга. Невыполненного по её глупости, по дикому стечению обстоятельств – да какая разница почему?!
Там человек, которому нужна её помощь, а она съела все шесть минут, сожрала, потеряла, опоздала!
– Ишь ты!.. Как самонадеянно и гордо! Спасти человека!.. Вы что, Господь Бог... или, может быть, ангел? Запомните, девочка: спасти может только Господь Бог, всё от Него. Отдышитесь, а главное, берегите ноги и голову, – по-прежнему невозмутимый и строгий, как ледокол "Ленин", вещал Вениамин Маркович, словно читая со своей кафедры очередную лекцию… – Сегодня я оказался здесь в нужный момент! Хороший ангел хранитель у этого больного!
О способности профессора Полонского материализоваться прямо из ниоткуда в момент пересечения пациентом границы жизни ходили легенды. Сам он называл себя "пограничником" и даже шутил: "Странные вы какие-то, ребята, а ещё коллеги-врачи. Я просто всегда хожу по нейтральной полосе у границы жизни. Вижу: ползёт перебежчик, или несётся, или ковыляет, а я хвать его за шиворот – и вытаскиваю, как пьяного из ледяной воды, может, поэтому после реанимационных мероприятий и пневмонии случаются частенько. А вы все время болтаетесь где-то, так что учитесь быстро бегать".
Вениамин Маркович достал руку из кармана с большим круглым секундомером и нажал кнопку. Секундомер показывал 6 минут.
Финиш!
– Молодец, Алевтина Павловна, хорошо бегаешь. Правда, в тапочках кожаных ... уууудобнее, чем босиком, – продолжал он менторским тоном. При этих словах лицо Алевтины стало почти того же цвета, что и её лабутены, выброшенные в лифтовом холле 1 этажа. – Грязно, да и простыть можно. Важнейшее правило реаниматолога ты усвоила на "отлично": во что бы то ни стало... любую дистанцию до больного необходимо преодолеть за 6 минут.
Алевтина прислонилась к спасительной холодной стене, стянула шапочку с головы и начала сползать вниз. Профессор распахнул дверь и пророкотал в пустоту:
– Ребята! Выходи!
Девушка сидела на полу, беспомощно обхватив колени руками.
Этот короткометражный фильм под названием "Шесть минут" будет всю жизнь крутиться у неё перед глазами – с последней трещины на каждой скользкой бетонной ступени до звона ведра с грязной водой; с запаха больничного белья в лифте… до каждой мелочи и мгновенья. Короткий метр для зрителя и мучительно бесконечный триллер для главной героини.
Следуя трубному призыву босса, на лестничную площадку выскочили смеющиеся коллеги-врачи.
Чему они радуются? Её триумфу или поражению?
Ванечка Громко – высоченный и громкий, как его фамилия, с ручищами, как пивная кружка. Как же завидовала ему Алевтина: Ванечка одной рукой свободно обхватывал челюсть больного и легко выводил её вперед, прижимая наркозную маску и держа эту конструкцию в правильном положении несколько часов подряд. Не то что Алевтина со своими цыплячьими лапками! С челюстью крупного мужика или дородной дамы она даже двумя руками справлялась с трудом, а уж фиксировала челюсть во время наркоза и руками, и коленями, и всем, что было… и не было, включая дух, злость на свою хилость и неимоверное упрямство.
Катя Лисицына – приземистая чемпионка города в боях без правил. Рыжая, отважная, сильная, умная, как лисица. Она сражалась в реанимационном зале, как на ринге, а на ринге – как в реанимационном зале. Все знали, что на дежурствах у Катерины смертей не бывает.
Александр Евгеньевич Шустер – невысокий, сутулый, с вечно смеющимися глазами, балагур и бабник; добрый и отзывчивый человек; последний осколок старой когорты врачей, которые ещё служили не себе, а людям.
– Алевтина, молодец!.. Поздравляем! С успешным окончанием первого дежурства!.. С боевым крещением!.. Это надо же босиком!.. Реаниматологи не сдаются! Боец!.. – шумели ободряюще коллеги.
– Ага... Бойцыца... А где шампанское? Фанфары?.. – огрызнулась Алевтина и тихо сквозь зубы прошептала: – Сволочи, сами бы по ледяным ступеням с десятикилограммовой сумкой на плече, с разбитыми пальцами и коленями… Все всё знали – и никто не предупредил. Боевое крещение!
– Туту-туту-туту-ту-туту! – как по Алевтининому заказу зазвучали фанфары сигнала "Тревога".
– А вот и фанфары!
Все повернулись в сторону шефа. Вениамин Маркович извлёк из кармана свой мобильный телефон:
– Да, Полонский слушает!.. Предположительно остановка сердца... Понял, 3-я терапия, 8 этаж. Катерина, за мной… 8:32 – похоже, дежурство у нас будет боевое!
Жизнь продолжается, вернее, перегонки со смертью – кто кого?!
Куда девалась медлительность профессора? Он мгновенно подхватил сумку с красным крестом и рванул наверх по лестнице, перепрыгивая через две ступени. Великолепно натренированная Катерина в свои неполные тридцать еле поспевала за боссом. Все знали, что когда босс спешит к больному, то на ногах у профессора вырастают крылья, как у Гермеса. Любимое дело даёт человеку энергию, молодость, отвагу и удачу.
Александр Евгеньевич Шустер достал из кармана фляжку, стопку стаканчиков размером с напёрсток, разлил в них янтарную ароматную жидкость и протянул Ивану и Алевтине.
– Шампанского у меня нет, а вот глоток старого рома с острова Барбадос нам всем не помешает… Ты не серчай на нас, девочка, мы не специально. Шеф, как всегда, у кровати больного материализовался первым и понял, что тревога ложная. Начал звонить тебе в ординаторскую, а Виктор ответил, что ты уже рванула на 4-ый этаж. Тогда профессор позвонил нам в предоперационную на третий этаж, и мы решили поздравить тебя с окончанием первого самостоятельного дежурства. Вот и поднялись в отделение по другой лестнице. Кто ж знал, что ты босиком, ноги в кровь, по лестнице, не дожидаясь лифта, рванёшь…
Алевтина сделала глоток рома… Барбадос заиграл в жилах. Отпустило. Согрелась. Ваня протянул ей неизвестно откуда взявшиеся кожаные тапочки.
– В нашем деле всё имеет значение. И с каким настроением встал, и какой сон приснился, и чем пахнет в палате…
– …и какие туфли надел на дежурстве… – закончила фразу Ивана Алевтина. – Всё нормально, коллеги, я поняла: спасти может только Господь Бог или Вениамин Маркович Полонский, что для меня почти одно и то же.
Девушка достала из кармана маску, обтёрла ею ступни, обула тапочки, напоминавшие больше галоши с дедушкиных валенок, чем обувь для изящных, пусть и докторских, но всё же женских ножек.
– Домой в таком состоянии тебе сейчас, Аля, нельзя! – по-отечески напутствовал Александр Евгеньевич, протягивая Алевтине руку и помогая ей подняться. – Пойдём к нам в операционный блок: примешь душ, полечим твои ножки, попьем чайку с ромом, байки потравим. Отойдёшь – и иди на все четыре стороны.
Операции сегодня всё равно раньше полудня не начнутся, поскольку набежали санитарные врачи и, пока с каждого уголка оперблока не возьмут смывы на микробы, работы не будет.
Горячий душ, чистая пижама, "волшебная" мазь, которой Ванечка Громко обработал Алевтине раны, и чай с ромом – это практически полный список реанимационных мероприятий, вернувших Алевтине способность радоваться жизни.
В небольшой комнатке, где обычно находились анестезиологи, расположились видавший виды диван, два кресла, шкаф да стол с компьютером.
Наша героиня сидела на диване, поджав ноги и закутавшись в одеяло, грея руки о кружку с чаем и блаженно вдыхая его аромат, щуря глаза и почти мурлыкая, как домашняя кошка.
– Как мало и одновременно много надо человеку, чтобы ощутить себя счастливым! Отличный момент навешать лапшу на уши подрастающей смене, – балагурил Александр Евгеньевич. – Мы, анестезиологи-реаниматологи, – обычные люди и, как все, любим поговорить о вечном, только, в отличие от простого обывателя и даже наших коллег – врачей иных специальностей, жизнь и смерть мы осязаем своей кожей, ощущаем её вкус и даже запах. Мы – защитники жизни, пограничники!
Умер близкий друг. Стукнуло о стену. Больно. Страшно. Конец жизни. Сознание давно изобрело лекарство от страха смерти – бессмертие души. Изобрело или выдумало – вопрос, ведь человек может вывернуть сознание как угодно, прилепив его к любой грани информационной вселенной.
Одни считают смерть радостным событием: человек уходит в счастливый мир, прекращая страдания. Смерть милосердна, четвёртый всадник на бледном коне прекрасен.
Другими смерть воспринимается, как чудовищная несправедливость и горе: человек уходит, а мир остаётся. Близкие безутешно рыдают. На место одного поколения приходит другое. Уникальная личность разрушается. Смерть – безобразная старуха с косой.
Обычный человек редко присутствует при непосредственном моменте кончины – только если война или профессия обязывает. Нас, врачей-реаниматологов, обязывает профессия. И через какое-то время мы чётко начинаем ощущать Её приход, присутствие и уход. Заглянет Она в палату – и все ощущают холод и сильное беспокойство. Кто-то начинает кричать, кто-то ругаться, иногда гаснет свет, сбоят и чудят приборы. Хочется закрыть окна, двери, чтобы душа не улетела. Возникает Она слева – воздух и стекла начинают дрожать. Этот звук дребезжащего стакана я не перепутаю ни с каким другим.
– Шура Евгеньевич, прекрати девочку пугать, рано ей ещё про это слушать. Вот после сегодняшнего кросса напишет заявление об уходе, и мы с тобой почти на две ставки опять пахать будем, – перебил Иван доктора Шустера. – Меня из дома скоро выгонят. Так что завязывай со своими сказками в духе нашего босса.
– Не дождётесь. Стращать можете сколь угодно – всё равно буду работать реаниматологом… А-а-а-а-а, – захрипела Алевтина, поставила чашку на пол, скрючила пальцы и начала трясти ими, как баба-яга из мультика. – Чёрный-чёрный человек сидел в белой-пребелой комнате и смотрел на потолок, где расползалось пятно.
– У-у-у, как страшно, – вскочил Иван и начал подыгрывать ей, но потом посмотрел на Александра Евгеньевича, стал серьёзным и резко плюхнулся на стул. – Извини, Евгеньевич. Я понял: у Алевтины сегодня день выдался особый – посвящение. Ты это чувствуешь лучше всех, извини ещё раз и продолжай, пожалуйста.
Доктор Шустер артистично сложил руки на коленях, откинулся на спинку стула и, неестественно смотря куда-то вдаль, как будто перед ним был напечатанный текст, невидимый для всех остальных, продолжил:
– В первые встречи с Ней анализа происходящего нет. Через какое-то время реаниматологу приходит физическое ощущение Её присутствия. Но он сам себя уговаривает: “Тяжёлая работа, ночи бессонные, надо сходить к психологу – переутомился, профессиональные галлюцинации”. А потом что-то происходит, как у нас сегодня, и этот доктор, расслабившись после рюмки чая, рассказывает другому коллеге, что он ощущает всеми шестью чувствами до, во время и после Великого Таинства исхода души человека из этого мира. А более старший и опытный коллега утешает: “Ты не с ума сошёл, и не переутомился. Ты Смерть видел. Она так же реальна, как ты и я. Если преодолеть свой страх, с Ней можно общаться. Шаманы издревле умели делать это. Жертвоприношение, или плата за Её уход, было основной частью обряда. Но иногда Её можно попросить об отсрочке, и она соглашается, потому что впереди у Неё Вечность и хочется хоть какого-то разнообразия”.
– Я хорошо помню, Евгеньевич, этот наш с тобой разговор десять лет тому назад, – тихо проговорил Иван, вжавшись в стул и став даже как-то меньше размером. – Я так до сих пор и не решился с Ней заговорить.
– Не ты один – я тоже не могу! Во все времена существовали культы и храмы Смерти. Жрецы и обычные люди относятся к Ней с огромным уважением, страхом и пиететом, – продолжил доктор Шустер.
– А кто может общаться со Смертью? – вырвалось у Алевтины, как у ребёнка, который во взрослой шумной компании неожиданно задаёт самый важный и глупый вопрос.
– Неужели ты ещё не догадалась, Аля, у кого особые с Ней отношения?! – удивлённо спросил Иван. – Расскажи, Евгеньевич, ей легенду о встрече босса.
Светало, серый денёк заглянул в окно требовательно, как профессор в палату.
Шустер налил чаю, сделал пару глотков и начал рассказ о том, как двадцать пять лет тому назад профессора Полонского, молодого тогда врача, одна американская фармацевтическая компания пригласила с докладом на врачебную конференцию в город Рино, штат Невада.
– Был последний день октября, или любимый американский праздник Хэллоуин. Молодые врачи надели смешные карнавальные костюмы скелетов, мумий и прочей нечисти, пригласили с собой Вениамина Полонского и пошли веселиться в казино.
По дороге русскому коллеге рассказали миф о том, что в этом казино накануне Дня всех святых появляется Смерть. И именно в эту ночь – один день в году – люди безнаказанно могут смеяться над Ней и вместе с Ней… Да-да… не улыбайтесь, милая барышня, веселиться и дурачиться… вместе с Ней. Этой ночью Сущности могут обретать тела и "жить" в нашем мире. Духи, обретшие плоть, веселятся, танцуют, поют, шутят, пьют вино, вкусно едят, придумывают розыгрыши, занимаются любовью – живут! А чтобы Они могли делать это, люди рядятся и веселятся. Поэтому, когда в ресторане, за столиком напротив, наш босс увидел странную парочку, он сразу понял, что это не ряженые, и попросил у Смерти отсрочку для своих пациентов: какая ей разница – впереди Вечность.
Бос смеялся, балагурил и танцевал с Ней всю ночь, принеся в жертву свой смех и веселье. С тех пор он больше не смеётся и отсрочки для своих пациентов получает исправно. Неплохая сделка для реаниматолога, не так ли?
Рассказ закончился, повисла МХАТовская пауза, каждый думал о своём.
– Трэнь-трэнь, – разорвал тишину звонок телефона, вернув присутствующих в реальность.
– Да, дежурный анестезиолог слушает… Понял …обширная травма… Сейчас буду, – привычным голосом ответил Иван. – Я сейчас рвану в приёмный покой. А ты, Цветочек Аленький, топай домой. Пусть Евгеньевич отдыхает. Похоже, кто-то из нас вчера сильно нагрешил. Пока, ребята, сутки будут сложные!
Алевтина осталась сидеть на диване, так и не успев попрощаться с Иваном. Дверь за дежурным анестезиологом захлопнулась. Александр Евгеньевич вздрогнул, потянулся, взял с пола гантелю и прекратил свои размышления о вечной круговерти жизни и смерти.
