Девяносто лет назад — почти сто — 14 апреля 1930 года в Москве погиб поэт Владимир Маяковский. Его рукой создана значительная часть культурного пласта, порожденного именно таким общественным взрывом: чередой кризисов и революций между распадом Российской империи и созданием Советского союза. Традиционно образ Маяковского резко политизирован, связан с агитацией и рекламой Красного знамени. В поколении наших родителей принято помнить его "самым советским поэтом", "лучшим и талантливейшим, — по многозначительному выражению Сталина, — поэтом советской эпохи".
Однако в таком ли ключе Маяковский осмыслил и пережил свой период общественных кризисов, и так ли завещал осмыслять подобные кризисы нам, сегодняшним?
Несомненно, что образ Революции в том или ином виде возникал в творчестве Владимира Маяковского постоянно. Многие стихотворения полны того безмолвного напряжения, которое царило в России начала XX века, а некоторые выражают напряжение отнюдь не безмолвно. Однако важно отметить, что, наблюдая прежде всего за общественной мыслью, за формированием новой социальной среды, Маяковский говорит не об идеях и не о законах, а о том, во что живые люди превращаются в течение революционного периода нашей истории — как они выглядят, как поступают, о чем думают, что чувствуют "хорошим", а что "плохим".
Несмотря на устоявшееся представление, иронически предсказанное уже вступлением к поэме "Во весь голос" (
"Слушайте, // товарищи потомки, // агитатора, // горлана-главаря"), в сущности, Советский союз так и не стал по-настоящему центральным мотивом и образом в жизни и творчестве Маяковского. Принимая красный цвет Революции, создавая канонический образ себя в красных тонах, он имел в виду совсем не политический красный, и даже нельзя сказать, чтобы то был цвет его идеологии — скорее, это был красный цвет времени и настроения.
Фото: ok.ruЕсли обратиться к самым классическим "советским" текстам Маяковского, стоит признать: ведь "Стихи о советском паспорте" вовсе не имеют никакого отношения к политике, они рассказывают о государстве людей определенного типа, опасных и диких, огромных, непредсказуемых. Именно их образ и внутренняя сила импонируют поэту.
Его "Ленинцы" рисуют читателю идеальный мир, который должен был получиться из охватившего страну порыва, но ни слова не говорят о том, что этот мир уже наступил — скорее, напротив, самим фактом "напоминания" о заветах Ильича Маяковский утверждает, что о них повсеместно забывают. Поэма "Хорошо" образом адъютанта из пятой части злорадствует над всей политической теоретикой Советов, над всеми -измами и словесными переливаниями из пустого в порожнее, а прославляет только собственно действие, которое (как казалось на тот момент) поменяет образ общества с уродливого — "прежнего" — на мощный и прекрасный — "новое".
В творчестве Маяковского нет мотива Советского Союза как готовой концепт-модели рая на Земле, нет неоднозначного идеологического духа, который проглядывает у Маршака в "Мистере Твистере". "Не Ленину стих умиленный. // В бою // славлю миллионы, вижу миллионы, // миллионы пою" — для поэта, неплохо знакомого даже с основными текстами Революции, отнюдь не идеологи делали "гражданина советского союза"; в его художественной реальности Ленин сам такой же "гражданин", лишь выведший на свет себе подобных гигантов по всей стране.
Жестокость утопии Маяковского не является самоцелью, однако принципиально важна для формирования его художественного мира. Здесь следовало бы обратиться мыслью к поэме 1919-20 годов "150 000 000", которую Владимир Ленин на исходе жизни охарактеризовал как "махровую глупость и претенциозность". Кажущееся неожиданным несоответствие — кричаще-красного, якобы глубоко советского Маяковского с его бесконечными
"Время, снова ленинские лозунги развихрь" и "Сердце ж было так его громоздко, // что [даже] Ленин еле мог его раскачивать", и открытое неодобрение самого вождя пролетариата — лишний раз указывает на то, сколь далек был поэт Революции от ее "верхушек" в своем понимании происходящего вокруг.
Владимир Ленин и Владимир Маяковский. Фото: zen.yandex.uaПреследуя, казалось бы, те же цели, имея тех же врагов, Маяковский использует совершенно другие средства и "во весь голос" прославляет не мысль Революции, а ее дух. Поэзия, в которой "Сороконогая // мебель раскинула лов. // Топтала людей гардеробами, // протыкала ножками столов. // Через Рокфеллеров, // валяющихся ничком, // с горлами, // сжимаемыми собственным воротничком, // растоптав, // как тараканов, // вывалилась // в Чикаго канув", не может говорить о прогрессе в угоду глобальной философии; она является эмоциональным откликом на стон бесконечной народной усталости, выражением общечеловеческого чувства гнева.
Тем болезненнее выражается крик разочарования в текстах, где Маяковский — друг Революции на время отступает в тень, давая слово Маяковскому — недругу Союза как ее логического итога. А этот недруг определенно существовал. Эта ипостась поэта не скупилась на безжалостно иронические удары по новой системе руководящих органов: "И когда // Октябрь // пришел и за́лил, // огневой галоп, // казалось, // не взнуздает даже дым, // вы // в свои // железоруки // взяли // революции огнедымые бразды. // Скакали и прямо, // и вбок, // и криво", "Мечтой встречаю рассвет ранний: // "О, хотя бы // ещё // одно заседание // относительно искоренения всех заседаний!"", "Я волком бы // выгрыз // бюрократизм. // К мандатам // почтения нету. // К любым // чертям с матерями // катись // любая бумажка…".
Встречаясь с непосредственными проявлениями наступившего Нового мира, в корне отличающегося от того, ради чего
"по меди слов языком колоколил" и
"ладонями рифм торжествующе хлопал", Маяковский не сдерживается в выражениях:
"Роясь // в сегодняшнем // окаменевшем г…"
"Прозаседавшиеся". Владимир Маяковский. Фото: sochinyshka.ruТакое отношение к естественному продукту прекрасной Революции сходно с отношением отца к сильно не оправдавшему ожиданий сыну. Какие-никакие теплые чувства разочарованный поэт проявлял к неудавшемуся детищу разве что в контексте сравнения с другими государствами: мол, какое-никакое, а все-таки свое, за свое мы встанем горой, тем более что все остальные уж совсем "кадетски-черные".
Мало, действительно мало настоящей политики было в этих громогласных метаниях от восхваления до отвращения. Была живая, адекватная собственному голосу поэта реакция на происходящие сию минуту события; широко обрисованные черты сегодняшней картины без оглядки на прошлое и без просчета будущего; досада и злость, когда настроение общества держится на отметке "все плохо", и исступленное воодушевление, когда воодушевлены люди вокруг.
В одной из бесед с современниками Анна Ахматова сравнила "досоветского" Владимира Маяковского с Михаилом Лермонтовым, а "постсоветского" — с пустым плакатом. Однако то, что казалось таковым тогда, вызывает значительно больше вопросов сейчас, и наверное, если уж и сравнивать одного поэта с другим, то пора начать сравнивать его целиком, неделимого; ибо, превращаясь из громкого мечтателя в то, что Ахматова называет "плакатом", в действительности "самый советский поэт" вступал в свой собственный лирический конфликт между реальной действительностью и недостижимой утопией, не аналогичный лермонтовскому по форме выражения, но все еще невероятно близкий по интонации звучания.
Фото: directmedia.ruИ подобный подход к творческому осмыслению личной эры кризиса — прямой, честный и безоглядный диалог с живым общечеловеческим сознанием, свободный от расчета, актуальный для непосредственного "сегодня" и вне зависимости от того, что было вчера и что будет завтра — вполне достоин в трудное время служить вдохновением для человека любой эпохи, и уж тем более "товарищам потомкам" спустя сто лет.
