Театральный буфет закрыт. А ведь в посещении театра важно всё, ну вы помните, от вешалки до буфета. Теперь буфет закрыт. А кто виноват? Не хочется в тексте произносить это слово, надоело оно. Программки на "Стихийном 21-м веке", правда, еще продаются. Театр Камбуровой – камерный, почти домашний, но место намоленное. Тонкая дверь отделяет зрителя в фойе от кулис и зала, от гардероба до сакрального действа. Полтора шага отделяет партер от сцены. Полтора часа оделяют нас от счастья.
Когда рядом с вами в первом ряду усаживаются две корпулентные дамы – похоже, завзятые театралки, до начала спектакля скептически сравнивающие зал Камбуровой с залом "Табакерки", Театра Наций, упоминающие поэтические спектакли с Чулпан Хаматовой и Олегом Меньшиковым, вы легко считываете контекст и посыл: нас не удивишь, знаем, плавали.
Боже, как же в тот момент хочется, чтобы сегодня их удивили!
Как про художественный текст зазорно говорить "читается на одном дыхании", так про спектакль зрителю неуместно упоминать "ах, актёры выросли с прошлого показа".
Актёр – это профи, который всякий раз находится под тройным прессом ответственности: перед залом, коллегами, перед режиссёром. У актёра нет отложенного во времени шанса: потом сыграю лучше. Сыграть лучше нужно уже сейчас, иначе первый же раз обернётся провалом. И если на повторном просмотре зритель ощущает "сыграли лучше", не верь себе зритель. Это ты сумел шире открыть сердце навстречу театральному исповеданию, а прежде был с сердцем закрытым.
Но в то же время, если ты трижды посмотрел спектакль, а в нём ничего для тебя не изменилось, опять-таки, ты не старался. Значит, ты был глух и слеп, о буфете думал. Значит, ты пропустил эмергентность, не прочувствовал синергию процесса.
На "Стихийном" очень быстро забывается досужее. Забывается, едва запела виолончель, едва на сцену поднялся из зрительских рядов мужчина в черном худи – будто один из нас – и стал говорить негромким голосом, по-свойски, как бы продолжая прерванный разговор – что
жил вслепую, на ощупь и глаза открывать уже поздно. А потом ты всё время наблюдаешь те открытые, распахнутые миру глаза у героини Веры: глаза со слезой и смешинкой, глаза то комика, то трагика, глаза, в каких видишь, как в зеркале, только то, что разглядеть способен. Но в них и за ними большее.
Герои спектакля это однажды обманутая и теперь безгранично не верившая мужу; внук, у которого дед стал всё забывать; Ан Николавна-деткоедка и водкопитка; девушка, которая "не умеет просто так" и вот, незаметно, уже в чётвертый раз замужем; человек, которому осталось жить три дня…
не болел, не гадал, проснулся и понял, что осталось жить три дня…как провести последние дни своей жизни, не задумывался….
Фокальные персонажи – семейная пара, где он – избирательный, а она фея, снежная королева. Нежная дева, приходящая на свидание в перчатках, не выносившая куривших мужчин, с годами, через целую жизнь вдвоём, всё такая же нежная для него, но, увы, кажется, уже обнявшаяся с той самой проклятой пустотой:
Ты только представь себе: начнётся пожар, посыплются стены, асфальт поплывёт, дрожа, а я в лёгком платье, в бусах и без ножа… Он думает, вот те на, нас опять догнала война, девчонка совсем плоха...
Все эти образы из стихов подсмотрены в реальной жизни, в обыденности, в повседневности. А у актёров, образы воплотивших, лица из тех, что могут стать родными, близкими тысячам зрителей на долгую жизнь. Актёры в "Стихийном веке" на редкость запоминающиеся. Встречаясь с таким артистом на улицах города, ты попадаешь в нелепую ситуацию, потому что готов ринуться, прижать к груди, но ты-то ему не знаком, хотя он давно живёт в твоём доме, сердце, душе. У них такое будущее, их будут знать все.
Надо понимать, в "Стихийном веке" даны разные стихи, разных лет, разных авторов, по разным поводам, а картина одна – целостное полотно спектакля. Это самостоятельные сценки, смонтированные в одну неделимую историю. И тут угадывается рука… хотелось сказать, зрелого и опытного, но нет… угадывается рука талантливого режиссера вне зависимости от возраста и "театрального пробега". В спектакле много голосов поэтов, голосов озвучивших стихи актёров, и не сказать, что надо всеми над ними авторский голос, режиссерский. Нет, он не довлеет. Но так незаметно-весомо присутствует, что ничуть не беспокоишься за добротность постановки, за достоверность. Такие режиссерские идеи – взяться за поэтический жанр и скомпилировать из разрозненного единую форму – необыкновенно востребованы, не как новаторство, но как беспокойство духа, не дающее закостенеть традиционному театру.
Режиссер применяет приём против течения, приём водоворота… тексты "Три дня" и "Девять кругов рая" идут рефреном, возвращают нас к историям героев, мучают. Идут круги, в Девятом – потерянные вещи, в Восьмом – убитое тобою время… а во Втором – встреча со всеми теми, о ком так сильно скучал…" Зрителю нужна пауза, раздышаться, глоточек воздуха, ну пожалуйста. Но в спектакле никакой перегруженности, чётко отмерено, взвешено – вот столько выдержать возможно, более – уже нет.
Как правило, на спектакли приходит зритель нескольких типов… скептик, мизантроп, тусовщик, зануда – развлеките меня, подкаблучник, не сумевший отказать жене – развлеките меня, герой-любовник, культурно окучивающий предмет нового интереса – развлеките нас.
Приходят разными.
А уходит зритель один – счастливый.
В поэтических текстах и образах "Стихийного" случайные люди из зрительного зала узнают друг друга или себя по совпадению примет. Та самая неуловимая химия возникает на "Стихийном" всякий раз между зрителем и сценой: ты только поверь, смотрящий, вслушайся, убедись – здесь о тебе, к тебе. Не будучи даже знакомыми после спектакля зрители становятся людьми одной крови, одной веры. Веры в то, что счастье и в разрушаемом мире возможно. И кажется, теперь им заживётся не легче других, но, по крайней мере, светлее.
Вдруг оказывается, что театральное действо отвечает на мучавшие внутренние запросы, жестами, эмоцией, смыслами, голосами, может быть, только интонацией. Тебе не важен механизм воздействия, ты его не разложишь на составляющие, но эффект от спектакля достигнут – ты за один вечер стал счастливым.
Догадываюсь, бывают "трудные залы" и актёру нужно раскачать зрителя, чтобы непременно добиться отдачи. Иначе нет обратной связи, иначе всё напрасно, счастья не видать, и время невосстановимо упущено.
Так что же мои соседки?
Поверите, в финале они онемели. То есть тоже со всеми бесконечно долго аплодировали, не щадя ладоней, удесятеряя хлопки на поклонах. Но они молчали, не поддерживая общего "браво".
И любой внимательный, любопытствующий взгляд легко считывал: это не молчание недовольства, это немота потрясения. Верните мне меня, хотя бы попрощаться. В тот момент вас – рядом сидящего – могло постигнуть чувство глубокого удовлетворения, лёгкого злорадства – удивили-таки, если бы вы только что не прошли ритуал очищения театром.
В этом спектакле не кричат надрывно, а надрыв всё одно есть.
И линия его проходит по сердцу зрителя.
Здесь есть драма, но с надеждой.
Здесь трагедия, но с исцелением.
Здесь разрушение, но восстановимое.
Здесь опустошение, но восполняемое.
"Стихийный 21 век" – из тех спектаклей, которые рекомендуют знакомым, на которые не раз возвращаются, из тех спектаклей, что дают опору, меняют жизнь.
И Бог с ними, ну с теми, что закрыли буфет. Дома поедим.
