Чёрная сцена и тёмные дни: спектакль "Я не видел войны..." в театре "Мастерская"

"Я не видел войны…" - спектакль на старую тему, сделанный молодым режиссёром и актёром Фёдором Климовым. В театре "Мастерская" на его счету несколько полнокровных ролей: Пётр Мелехов, Алексей Карамазов, Родион Раскольников и даже Папа из "Малыша и Карлсона"… Актёр уже успел завоевать зрительскую любовь. Его режиссёрский опыт также не остался незамеченным: за то, что Фёдор так мастерски "не видел войны", он удостоился молодёжной премии Санкт-Петербурга в номинации "За достижения в области сценического творчества". Его и актёров – таких же молодых и светлых – можно было бы наградить и за колоссальную историко-архивную работу, потому как постановка основана на воспоминаниях и дневниковых записях жителей блокадного Ленинграда. Но больше всего слов, произносимых на сцене, принадлежат студентам и преподавателям ЛГИТМиКа (ныне это Санкт-Петербургская Государственная Академия Театрального Искусства на Моховой), которые учились и работали здесь во время войны.

Спектакль идёт на малой сцене "Мастерской". Небольшое тёмное пространство, ещё более тесные зрительские ряды. На первой в этом году премьере добрую половину мест заняли школьники, приведённые в театр учительницей – картина, знакомая всем, кто хоть раз посещал публичные мероприятия, посвящённые памятным событиям и датам. А их – актёров – трое на трое, каждому по паре. И они вдруг начинают сводить вас с ума.

Экспозиция: экзамен в театральном институте. Каждый читает вступительные заготовки: стихи, монологи, прозаические отрывки и гитарные аккорды не стихают, единожды прозвучав, а продолжаются в глубине сцены, корёжа зрительский слух и переча друг другу. Возникающая какофония походит то ли на репетицию в холле училища, то ли на шум пчелиного роя. И тут – хлопок, все замолкают. Зрители ещё ничего не предполагают – дезориентированы и наслаждаются секундами тишины. Оказывается, кого-то взяли сниматься в кино! Чего ещё желать юному абитуриенту?..


 Фото: Горчакова Екатерина / Театр "Мастерская"

…Вообще-то, много чего. Например – покинуть ранее желанный институт на Моховой и уйти в Красную армию, пусть не берут за дохлость и слабое сердце. А если уж взяли, тогда можно пожелать немного табака, тёплых вещей, ответа на письмо от матери или встречу с любимой. Всё потому, что на следующий театральный день, блестяще выполненный режиссёром с помощью сценографии и звуковых эффектов, начинается война. Мы и правда не видим её, но чувствуем: то ли дым, то ли пыль невидимых разбомблённых зданий летит в зал, а на сцене играют (вспоминают?) невыносимый страх и буйную суету сердец, так желающих не бояться, учиться, любить – жить.

Дневники-судьбы, "розданные" актёрам в качестве ролей, практически не объединены. Каждый на сцене отыгрывает, кажется, сразу несколько жизней, что в данном контексте смотрится очень органично и лишь помогает собрать в голове целостный эмоциональный образ.


 Фото: Горчакова Екатерина / Театр "Мастерская"

Мизансцены, выстроенные режиссёром на отдельных микроисториях, весьма талантливо сделаны. Сюжеты выбраны очень тактично, совсем нет пафосного ухода в "чернуху", а кое-где – как и в самой горькой жизни – становится даже по-доброму смешно.

Один из трогательных моментов в начале – рассказ о бомбе, попавшей в глазную лечебницу на Моховой. Снаряд не взорвался, больных успели эвакуировать, но нужно было как-то забаррикадировать здание в случае опасности; тогда студенты вынесли на улицу трепетно любимые декорации своих спектаклей. А к утру их растащили – был ноябрь, второй блокадный месяц, нужно было топить дома…


Фото: Н. Казаков / Театр "Мастерская" 

Помимо того, как ухудшаются условия жизни в блокадном Ленинграде, сгущаются краски транслирующихся со сцены историй. Нежную студентку, умершую от недоедания, хоронят в костюме Офелии, чью роль она готовила; иссохшую двадцатилетнюю в очереди принимают за старуху; мальчика, укравшего хлеб, избивают взрослые, а он – припав к земле и загребая крошки – всё равно доедает ворованное, несмотря на боль. Очень подходит здесь дневниковая цитата: "Вроде бы не из пьесы, но так театрально".

И действительно: где эта тонкая грань между этичной и неэтичной репрезентацией настоящего горя в театре? Но потому спектакль "Я не видел войны…" и называется воспоминанием, обладая всеми его качествами, то есть является лишь тенью прошлых событий, эмоциональным отпечатком частных жизней, по воле судьбы вписанных в отечественную историю.


Фото: Н. Казаков / Театр "Мастерская" 

Финал спектакля можно разделить на три части. Первая – лихой танец уже умершего моряка, всплеск жизни вопреки смерти. Здесь опять настигает зрителя изображение "театральной" гибели. Сами персонажи удивляются тому, как мирно и в то же время картинно умирает этот герой-за-кадром, чей танец исполняет актёр: "Ведь не придумывал он себе такую смерть". И никто не придумывал. Потому что не думал, что будет убит.

Вторая часть финала – знаменитый 136-ой псалом "У рек Вавилонских…", который возвращает нас к началу спектакля. Его, как и в случае с "экзаменами", все подхватывают друг у друга, зал наполняет растущий гул голосов. Здесь чётко видна нить, связывающая столицу Сиона с Ленинградом: "Если забуду тебя, Иерусалим, пусть забыта будет десница моя! Пусть прилипнет язык мой к гортани моей, если не вспомню тебя, если не поставлю Иерусалима в самом начале веселья моего". Это – суть всего спектакля, обозначение его не просто воспоминанием, но творческим памятником, мемориалу городу и людям – погибшим и выжившим.


 Фото: Горчакова Екатерина / Театр "Мастерская"

Последняя часть спектакля также коллективная. После ухода со сцены персонажи оставляют лишь вещи. Шляпку на гвоздике, моряцкий воротничок, гитару, печатную машинку… То видимое, что и сейчас транслирует потомкам судьбу людей через вид предметов. Но действие оканчивается раньше – перед этим звучит одноимённая общая песня, которая будто возвращает нас из часового исторического транса в реальный век. Это песня от тех, кто вышел из роли и просто стал собой – актёрами "Мастерской", которым важно, пусть и "не видели войны", помнить.