“Гардения” – по темам, по языку, по стилистике – пьеса, для польского театра характерная: здесь частное пересекается с общественным, а семейная драма плотно вписана в исторические метаморфозы двадцатого века. Хованец – автор из поколения 30-летних, тех, кто не только способен критически оценивать социалистический опыт своей страны, но и дистанцирован по отношению к романтизму эпохи “Солидарности”. Ее пьеса – ретроспектива польской истории – от предвоенных лет к дням сегодняшним, с их рыночной экономикой, с проевропейской ориентированностью (пьеса написана в 2007 г.).
Герои “Гардении” – четыре женщины, семья, представленная в четырех поколениях – прабабушка, бабушка, мама и дочь; каждая из них несет на себе признаки не только своего времени, но и тащит за собой целых ворох исторического, генетического наследия. Пьеса, рассказывающая о сложностях внутрисемейной коммуникации, представляющая собой очередную, жесткую, вариацию на пресловутую тему “отцов и детей”, на самом деле, еще и о том, что в последние пару десятилетий для польского театра стало краеугольным камнем: о том, как нам быть с нашим прошлым. О том, как оболганное, мифологизированное прошлое губит настоящее и портит будущее следующим поколениям.
Впрочем, в мурманском спектакле история стала скорее рамкой, канвой – титры на экране фиксируют дату происходящего разговора с точностью до года (Хованец, надо сказать, выбрала говорящие цифры – 1968, 1989). Внимание театра сосредоточено, скорее, на взаимоотношениях в семье – текст о фантомах прошлого проговаривается, но не акцентируется. В какой-то момент спектакль похож на советские мелодрамы о женщинах, впрочем, некоторые “утеплители”, вроде видеоролика в самом начале, где совсем маленькие дети рассказывают о своих мамах и бабушках, не лишают мурманскую “Гардению” жесткости и трезвости.
Фото: Детская театральная школа, Мурманск
Спектакль энергичен: плотный текст пьесы, разбитый на ретроспективные монологи и драматические сцены в режиме “здесь и сейчас”, укладывается в час или даже меньше – зрителю не дают расслабиться ни на секунду, огорошивая подробностями неприглядного быта, в который как в чистилище, из поколения в поколение, попадают девочки. “Гардения” подчеркивает парадокс: каждая женщина рождает новую, чтобы исправить ошибки своей матери, чтобы все было по-другому, чтобы отомстить и показать, как надо любить и заботиться, и все эти порывы, в глубине своей отчаянно эгоистические, ведут к тому, что история рода прокручивается в холостую, как чертово колесо сансары – перерождение за перерождением.
На сцене – микрофон: каждая подойдет сюда исповедаться, рассказать о семье и своем взрослении. В центре стол – в начале это столик в купе, в финале – центр семейного застолья. Предметов в спектакле немного, каждый из них изменчив в своем значении, но бытового измерения лишен: мокрые простыни встряхивают и развешивают на перилах балкона как ритуал, дочка льет воду из стакана на распущенные волосы матери – это о пьянстве, которое с новой силой ударит уже только через поколение.
Прабабушка (Марина Кузнецова), одетая в кружевное платье, с наброшенным на плечи меховым манто, - осколок довоенной жизни: рассказывает о том, как воспитывалась в семье богатых евреев, о вторжении немцев, о работе в подполье со всеми неприглядными подробностями, о клейме проститутки, о послевоенном личном крахе: как приехала в Гданьск, как застала своего прекрасного офицера с другой женщиной. Война, немцы, советские войска – мир перевернулся, утащив за собой миллионы частных судеб. В финале, в обманчиво светлой и беззаботной сцене семейного застолья бабушка, уже покойная, сияя самодовольной улыбкой, будет вспоминать, как сражалась за родину, какой аристократкой была всю жизнь. Но всего полчаса назад ее дочь (Мария Юрьева), с бледным лицом и размалеванная красной помадой как грустный клоун, стоя у микрофона вспоминала, как ее пьяная мать шла по улице с сеткой помидоров и кричала, что потеряла шубу: “Как же так, дама, да без шубы...”.
Фото: Детская театральная школа, МурманскКаждая здесь, в этом мире, где мужчины – лишь призрачные тени, лишь абстрактные упоминания, недолгие гости – мстит своей матери, рассказывая перед микрофоном, как перед троном судьи, свою версию событий. Монологи в спектакле сделаны, преимущественно, в строгом, документальном стиле (хотя актрисам еще предстоит найти общий тон и расслышать друг друга), в сценах же игровых допущена ирония и театральность: так эпизод с бабушкой, обыгрывающей внучку (Виктория Никитина) в карты, сделана почти пародийно, почти по-тюзовски, и именно от этого страшновато. Переход от одного из монологов к игровой сцене выстроен как сцена в кабаре, с долей сентиментальной ностальгии – сыпется искусственный снег, героиня, только что рассказывавшая о неприятном, кружится под звуки польской версии besame mucho. В спектакле много сцен с двойным дном – можно считать и легкомысленную лиричность по первому плану, а можно и злую иронию.
Спектакль грешит двойным финалом – последний монолог представительницы нового поколения, девочки (Алена Михалап), уехавшей из боготворимого прабабкой Кракова, как из тюрьмы, ставит решительную точку: психотерапия, прощение, работа, карьера, остервенелая попытка вырваться из семейного болота и трясины взаимных претензий. Но дальше – послесловие – женщины порхают вокруг стола, беспечно щебечут, режут я блоки, просеивают муку. Разговор о главном, на самом деле, не клеится – беременная девушка хочет жить со своим другом, а свадьбы, к ужасу старших родственниц, не хочет. И суетливая семейная забота выглядит как осада, а девушка, поджав губы, держит оборону и натужно улыбаясь, неискренне цедит: я люблю тебя, мамочка, и тебя бабушка, я тоже люблю... Всплывают призраки прошлого, и главная тема “Гардении” даже в таком, лайт-варианте, звучит отчетливо: попытка изменить генетический сценарий натыкается на мощное родовое сопротивление, и в ход идет предсказуемая аргументация – подвиги бабушки-подпольщицы, псевдо-аристократические корни семьи… Мифология, надежно защищающая от неприятной правды, от необходимости разбираться и признавать реальность, заботливо передается из рук в руки, из поколения в поколение.
