Герои-"негерои"
Перед нами именно "трилогия". Эти спектакли многое объединяет. Например, как видим, все они названы по именам главных героев (то есть, пьесы частично переименованы). И это совершенно не случайно – несмотря на отсутствие внешне броских, провокационных решений (привычных при интерпретации Богомоловым, например, Достоевского), советские первоисточники постановщиком существенно переосмыслены в сторону ослабления обобщающего, социального начала. Для Богомолова на первый план выходят именно герои (которые как раз по советским меркам абсолютные НЕ-герои). Замечу: к первоисточникам следует отнести не только "театральный текст" (складывающийся из текста собственно пьесы и традиций ее интерпретаций), но и "кинотекст" (опять же, знакомые зрителям с детства советские киноверсии). С этими текстами Богомолов завязывает сложную, местами виртуозную игру.
Сценография во всех трех спектаклях очень сдержанная, а местами и подчеркнуто аскетичная. Но это не символическая аскетичность – это бытовая аскетичность типовой советской квартиры сталинского и послесталинского времени. Не удивлюсь, если во всех трех спектаклях "играет" одна и та же мебель – все эти тяжелые, прочные, абсолютно стандартные стулья и столы. Очень сдержан Богомолов и в использовании приемов видеоарта. Здесь это скорее напоминание о киноверсиях советских хитов.
Но, повторю, внутренне спектакли Богомолова отнюдь не советские, но в известном смысле "антисоветские" вещи.
Вот "Дядя Лева"/"Покровские ворота". Мы все помним фильм о беззаботной советской юности, странных, но обаятельных персонажах. Ну, или пьесу
Зорина, где, в общем, о том же, но тоньше, чем в телеверсии Козакова – о непростых личных отношениях, о жестокости этой самой беззаботной юности, наконец, о невозможности достижения гармонии даже хорошими, добрыми и интеллигентыми людьми. У Богомолова речь о другом.
Дядя Лева (в прекрасном исполнении Александра Семчева)Узелки завязаны так, что главной становится история Хоботова (в честь него и назван богомоловский вариант) и его бывшей жены Маргариты Павловны. Кто ж не помнит этого яркого дуэта у Козакова! Так вот: Льва Хоботова здесь очень сложно и глубоко (в фильме это все же была одна краска) играет Александр Семчев. А Маргариту, предстающую в роли роковой блондинки, красавица Александра Ребенок! А ее Савва юн и тоже красив, как и подруга Хоботова! И история в таком раскладе сразу меняется. Жили супруги много лет, потом все ещё молодая и привлекательная жена (при том - ученая дама) нашла себе кого помоложе, вслед за ней нашел и муж - а она продолжает его жестоко ревновать. Поэтому и не отпускает от себя. Мелодрама! При этом немолод и не очень обаятелен сам Костик - Игорь Верник, не скрывающий своего возраста. Наоборот, подчеркивается, что он в годах: все происходящее это словно его мемуары... увы - грустные.
Игорь Верник (Костик). И мы понимаем, почему... Никакой сентиментальности, ностальгии Богомолов не дает. Это просто короткая (час сорок без антракта) , очень грустная история, которая могла случиться где угодно. Дядя Лёва здесь прямо глубокий, чеховский герой, симпатичный, но бессильный. Это именно его драма (остальные - на втором плане), которой не помочь.
Чудеса коучинга
Пьеса Арбузова "Таня" по понятным причинам осталась не переименованной. Но сама героиня совершенно отличается от той, привычной нам по советским трактовкам (начиная с великой Бабановой).
Весь спектакль можно назвать очень сентиментальной историей о поиске и обретении заглавной героиней самой себя. Собственно, то же можно сказать и об оригинале, советской пьесе Арбузова. Но искали и находили Тани себя совсем по-разному.
Богомолов и его актеры открыто опираются на знаменитый спектакль – многократно воспроизведенную по радио и ТВ постановку Андрея Лобанова с Марией Бабановой в Театре Революции (премьера состоялась ещё до войны). Исполнительница нынешней Тани Анна Патокина нарочито подражает Бабановой даже в дикции (очень не идеальной). И в музыкальном сопровождении без труда узнается отсылка к той самой постановке. Однако внутренне это совсем другая история.
О чем Арбузов? О том, как молодая женщина, бросившая институт ради любимого мужа, посвятившая себя ему всецело, после его предательства с большим трудом находит в себе силы, так сказать, встать в общий строй. Уезжает из комфортабельной Москвы на Крайний Север, служит людям врачом. Спасает жизни. Таня прежняя, "неправильная", заблудилась на лыжной прогулке в Сокольниках. Таня исправившаяся пробежала на лыжах 30 километров в пургу к больному ребенку. Автор показывает, что коллективизм и социальная ответственность – это лучший жизненный выбор.
О чем же Богомолов? О преодолении абьюзивной связи. Таня, потеряв мужа, бывшего всем смыслом ее жизни, мучительно освобождается от психологического рабства. Крайний Север для неё – это просто экзотическое, но осмысленное путешествие, вроде как для героини фильма "Ешь.Молись.Люби" южные острова. И когда возникает возможность новых отношений с мужественным и богатым (большой начальник!) мужчиной (его играет обаятельный и медийный Дмитрий Куличков), Таня, поразмыслив, эту возможность отвергает.
Ей не нужна новая созависимость, она нашла себя, осознав, "освоив" прошлое. Ее работа на Севере есть часть ее самостоятельности, взятой на себя добровольно ответственности, зона самореализации, а отнюдь не смысл жизни, как у Арбузова. Жизнь стала ее "персональным коучем".
Обо всем этом Богомолов нам повествует в предельно лаконичных декорациях(стол, стулья, диван плюс неизбежный, кажется, сегодня видеоэкран), очень урезанным текстом (пьеса сокращена раза в два, из героев оставлены самые главные, других – в необходимых массовых сценах – изображают, например, манекены).
В итоге спектакль, превративший пьесу в сугубо камерную вещь, идет всего полтора часа без антракта.
Рефреном звучат ультрасентиментальные стихи, принадлежащие самому Богомолову (они воспроизведены, кстати, и в программке). В этих стихах невооруженным глазом видно влияние Пастернака, а в еще большей степени
Шпаликова – лириков самого интимного свойства.
В общем, этой сентиментальности в спектакле многовато. То, что получилось, в самый раз было бы для малой сцены. Дело даже не в том, что Арбузов увиден непривычно – большой жанр прочтен как камерный, роман превращен в новеллу. То есть, в итоге, "Таня" переосмыслена радикально.
Не о войне
Спектакль "Вероника", вышедший совсем недавно, в этом апреле, меняет регистры пьесы Виктора Розова еще более решительно. Вот тут переименование принципиально: то ли "Вечно живые" (имеются в виду, конечно, погибшие бойцы), то ли "Вероника" – героиня, как-никак, изменившая павшему (в момент измены – пропавшему без вести) возлюбленному.
Война у Богомолова – просто синоним беды, которая обрушивается на обычных людей, хороших и не очень. Это могла быть эпидемия. Это могло быть вторжение инопланетян или геокатастрофа. То, что от людей не зависит. Ну а если война, то абстрактная, возможно, и та, которая идет сейчас (не случайно со сцены несколько раз звучит песня "Вышел в степь донецкую парень молодой..."). В общем, есть некая непреодолимая, не зависящая от нас напасть, которую надо пережить. Преодолеть прежде всего психологически. Подвиг, героизм – нет, спектакль не о них.
Богомолов в этой части трилогии отредактировал пьесу Розова деликатно, но вполне целенаправленно: убрал именно военные акценты (например, второстепенных героев- фронтовиков или марш мобилизованных по улицам столицы; передвинул финальные слова Вероники о павших героях, сняв с них смысловой акцент).
Экзистенциальная катастрофа заставляет действовать, и тут есть выбор: бросить ей вызов или спрятаться. Богомолов вовсе не защищает трусов и дезертиров. Но и этот выбор не делает людей героями. Что делать, например, когда хорошему человеку, а именно Веронике, плохо, и он не выдерживает, ломается? Понять и простить, само собой.
Это тот самый момент в пьесе Розова, который вызывал в советское время многочисленные дискуссии. Гениальный фильм "Летят журавли" имеет с "Вечно живыми" ряд существенных расхождений, прежде всего в показе динамики образа Вероники-Белки (ее играют на Бронной Василиса Перелыгина и Яна Вилочкина). Это – ее движение от своей личной истории к осмыслению общей, народной трагедии. Такие изменения могут кого-то убедить, кого-то нет, но попытка режиссера-постановщика ленты Михаила Калатозова и Розова как автора сценария несомненна.
У Богомолова никакой динамики нет. То есть, она чисто внешняя. Мы видим Веронику высокомерной юной особой, мы видим ее в депрессии, мы видим ее выздоравливающей. Глубинной связи с происходящим вокруг героини нет, да и откуда ей взяться, ведь, повторю, происходит принципиально неосмысляемое НЕЧТО, а отнюдь не Великая Война. Постановка решена в очень нервном, дерганом ритме. На сцене постоянно что-то происходят, все движутся на убыстренных оборотах, говорят на повышенных тонах. В общем, налицо невротизация действия – видимо, так же неспокойно у Вероники на душе.
Но делать эту личную драму центральной?.. Розов в 1943-м году, которым датирована пьеса, точно писал о другом. О тех, кого любят и ненавидят солдаты на передовой. Об их фантазиях насчет происходящего в тылу… О доме, куда хочется вернуться, но страшно – вдруг там тебя не дождались? В общем, о войне, убрав которую из спектакля, постановщик от духа пьесы мало что оставил.
***
В общем, в случае с советской трилогией мы видим, как Константин Богомолов, меняя акценты, работая с текстом преимущественно аккуратно, без радикализма, меняет саму направленность, саму суть советских пьес.
Мне было их жаль, хотя аргументы за такое переосмысление понятны и по своему убедительны – возвращение редко ставящихся, но достойных вещей на сцену, привлечение к ним внимания современной аудитории, вообще привнесение современного духа… Но тут же встает вопрос о границах допустимого в интерпретации классики. В некотором смысле, Богомолов, не оставивший в своих "достоевских" постановках от книг великого писателя буквально ничего (а как досталось Шекспиру! Рабле! Островскому!), в своей трилогии выступил не менее радикальным интерпретатором.
Сцена из спектакля "Вероника". При всем том, Богомолов сегодня – серьезный мастер, дискутировать с которым следует на уровне идейном, с реализацией замыслов – какими бы они ни были – у него все обстоит блестяще.
