27 мая 2020 года Александру Башлачёву исполнилось бы 60 лет. Мне в это по-настоящему не верится, и по двум причинам. С одной стороны, он остался для меня навсегда молодым (хотя и навсегда взрослее меня) парнем; а с другой, он, реальный, а не в виде песен, фотографий, видеозаписей, был настолько в моей жизни давно, что я так же удивился бы (не сильнее), если б узнал, что сегодня 80 или 100 лет со дня его рождения.
Мы сравниваем значительных людей, пытаемся определить меру таланта, степень значимости, любим гадать: а вот будут читать (или слушать, или хотя бы знать фамилию) такого-то или такого-то через двадцать лет, или через пятьдесят, или сто. Никуда от этого не денешься – так мы устроены. Нам надо почувствовать, что там будет дальше, кто останется.
Время от времени я провожу ненавязчивый опрос среди знакомых – часто ли они слушают Башлачёва. Ни от кого за последние лет пятнадцать не получал ответ: часто. Большинство говорит: тяжело слушать, тяжелые песни. Я понимаю. Я и сам слушаю все реже и реже. По сути, раз в год – 17 февраля, в день смерти. Но мысленно строки звучат почти постоянно. Иногда так четко, упорно, что хочется от них избавиться, выключить в голове звук.
Не знаю, насколько искренни эти слова Булата Окуджавы о Башлачёве, но, по-моему, они очень точны:
"Незнакомый молодой поэт должен приходить в литературу не с гладким чемоданчиком аккуратно подогнанных стихов, а с мешком, набитым острыми гвоздями, которые выпирают в разные стороны и задевают меня и ранят, и его боль становится моей болью".
Александр Башлачев.
Слушать Башлачёва действительно тяжело и больно, да и читать – а он один из немногих, кто пел именно стихотворения – тоже. В шестнадцать лет этими тяжестью и болью можно было поиграть, испытать даже какое-то удовольствие, можно было последовать его словам: "Ну что ты? Смелей! Нам нужно лететь… А ну от винта! Все от винта!" В сорок, в сорок восемь тяжесть и боль другие. Хронические какие-то…
Я не призываю переслушивать его песни. Не хочу брюзжать молодежи: да что ваш реп, послушайте Башлачёва. Никогда, кажется, такого не делал. Я знаю, что его песни – почти все песни – убивают. Невозможно послушать их и идти есть, невозможно вообще чем-то заниматься. Всё теряет смысл. Всё кажется мелким. Даже жизнь.
Башлачёв сам – и песнями, и коротким пребыванием среди нас – показал, что жизнь, та жизнь, какой все мы живем, это не то. Она должна быть другой. По другим законам, смыслам построена. По каким – не сказал. Оставил нам гвозди, о которые колемся и колемся, и улетел.
