"Встретимся у Марины"

 

 

МАРИНЕ ЦВЕТАЕВОЙ

 

Не говори, что свет померк:

он близок!

Вот так выводят на кронверк

под бризы.

 

Так не-встречаются, петли

не ищут.

Так расточаются – цари

для нищих.

 

Что тело? – временное не-

сближенье,

разлука, ставшая вдвойне

блаженней.

 

Что дух? – угаданный полёт

двудужья

бровей, движение пород

под ружья.

 

Не говори, что высота

бездушна,

и мир открытые уста

разрушат.

 

Но только взору чернеца –

та книга,

и жизнь – отверстые сердца

воздвигнут.

 

 

Фото из личного архива автора. 

АВЕ МАРИНА

 

Где он, Серебряный чародей?

Только мелькнула пята его.

Я обронила даму червей,

Он обронил Цветаеву…

 

Будто на старом половике,

Выцвели, стёрлись цвета его.

А на верёвочном пояске

Красная нить – Цветаева…

 

Где он, Серебряный, роковой?

Намертво сжаты уста его.

Кто вы такие, – шумит прибой, –

Чтобы судить Цветаеву?

 

Где он, Серебряный этот век?

Канули в Лету лета его?

Аве, – луна замедляет бег,

Чтобы по строчкам любимых рек

Перечитать Цветаеву.

 

 

 

* * *

Когда в елабужской глуши,

В её безмолвии обидном,

На тонком пульсе нитевидном

Повисла пуговка души,

Лишь сучий вой по пустырям

Перемежался плачем птичьим…

А мир кичился безразличьем

И был воинственно упрям…

Господь ладонью по ночам

Вслепую проводил по лицам,

И не спускал самоубийцам

То, что прощал их палачам…

Зачтёт ли он свечу в горсти,

Молитву с каплей стеарина?

Мой Бог, её зовут Марина,

Прости, бессмертную, прости.

 

Фото из личного архива автора.

 

 

Какой виной земля раздавлена

у приснопамятной могилы,

ведь Кама берегу оставила

ту, что на небо уходила?

 

Какое же проклятье чортово

её догнало в городище,

что в сорок первом жизнь зачёркнута,

а рваный стих бурлит и свищет?

 

Какая невозможность лживая

однажды хлопнула калиткой,

и страшный стон на Ворошилова

закончил то, что было пыткой?

 

Елабуга цветёт Цветаевой

и наливается рябиной,

где горло города сжимаемо

петлёй стихов её любимых…

 

(конец цитаты из антологии "Аве Марина")

 

ЦВЕТАЕВОЙ

 

И сверху дно, и снизу дно,

и жар теплушкой волоокой.

"Мне совершенно все равно,

где совершенно одинокой".

 

В какую даль, каким быльем,

в какие стены дольше биться.

Над умерщвленным журавлем

танцуют хищные синицы.

 

И всяк герой неуловим.

И тесен мир, как русский дольник.

Запомни, друг мой, на крови,

лишь на крови растет шиповник.

 

 

Фото из личного архива автора.

АЗБУКА

 

Вот Мандельштам. На букву М,

в поэзии он ближе мамы.

Хоть Пастернак на П, — родство

неочевидно между нами.

 

Что ни открой, где ни копни:

все — от знакомцев до родни.

 

Возьмем в кузены Кузмина,

в друзья хотим До-бы-чи-на…

 

А это наш десятый класс —

Олейников, Введенский, Хармс.

 

В начале кто царит — на А —

шаль, плечи, в профиль голова?

 

А кто там — в Болшево — в конце —

мать, дочь, сестра в одном лице

— в молчанье замер на крыльце —

на Ц?

 

 

 

Фото из личного архива автора.

 

В голодный год – свинцовый пал,

и поцелуи в грудь и шею.

С небесной выси свет упал;

прости за то, что не владею

холодным воздухом ночным

и тихим разумом пугливым,

где в душном сумраке молчим

на самом краешке обрыва.

 

Сорви цветок с моих волос,

пока ещё он пахнет кофе,

но в тёмном выговоре слов

уже неясен чёткий профиль.

Где нам, осевшим в пустоту,

не распознать: ни лиц, ни цвета...

И только птичий перестук

у горла плещется пригретый.

 

ОТ ТРЕТЬЕГО ЛИЦА

 

В коллекцию коктебелек

Ложится напев старинный.

Вот вы все твердите «берег»,

А я говорю «марина».

 

Вот вы все хотите глади,

Плодовой, упругой плоти,

А я выбираю платье,

Раскрытое в повороте.

 

Есть правда нутра и тлена,

Крутая тропа традиций,

А я выбираю пену,

В которой хочу родиться.

 

Движенье воды — на скалы.

Удары валов — о весла.

Да будут закаты алы!

Да будут прекрасны весны!

 

Лети, моя баркентина,

За жаркой рукой муссона,

За нордом к полярным льдинам,

Отважно, легко, бессонно…

 

Я черту скажу, не струшу,

Куски парусов спуская:

«А ну, не замайте душу —

Морская она, морская!».

 

И будут метаться птицы

Над сушей больной и бренной,

Когда перестану длиться,

А имя растает пеной.

 

Так право земли наруша,

Огнем застывает глина.

Шуршите губами «суша»,

А я промолчу «марина».

 

 

 

***

— Встретимся у Марины?

— Конечно, встретимся!

 Я прилечу в Москву —

 Борисоглебский, шесть.

 Мы не расстанемся

 И никогда не изверимся.

 Есть у Марины дом.

 И памятник – есть.

 Встретимся у Марины!

 Что – расстояние…

 Снова откроем

 Томик её стихов,

 И повторится

 Наше с тобой свидание –

 На горных тропинках строк,

 На стыке веков.

 Всё без неё – пустое,

 Крутимся, вертимся…

 Затормозив

 На больших своих скоростях,

 Все мы, конечно,

 Рано иль поздно встретимся —

 Там, у Марины.

 Там, у неё в гостях.

 

 

 

Фото из личного архива автора.

 

А ты катастрофа всем моим планам на завтра:

Ночь без сна, поздний завтрак, разруха в делах.

Время выносит меня на новый предел и ах –

Кружит опять на навигационных своих картах.

 

Невыносима, обидчива, далека от счастья,

Помню другую, что также ходила с ладонями,

Ты перестань реветь, ты подожди, Настя

Нового дня...

 

Ирина Грехова


Фото из личного архива автора.


Душа от всего растёт,
больше всего – от потерь.
М. Цветаева

Душа от всего растёт,
Особенно – от  потерь.
Становится дёгтем – мёд,
Открытой любая дверь.
Становится всё равно,
Что жизни часы идут.
Душа растёт от всего,
Когда в высоту – маршрут,
Когда и спирально и
Стихийно теряет вдруг
Пристрастия все свои –
Мятущейся жизни круг.
Душа раздаётся вширь
И к небу под самый верх.
И тело ей – монастырь,
Где будет отмолен грех.
Растёт от всего душа,
И, круг завершив потерь,
Уходит, на зов спеша,
В открытую небом дверь.

 

Фото из личного архива автора.

 

 

А стоит ли дальше, а нужно ли

искать этой жизни резон?

Уходит дорога зауженно,

спускается за горизонт.

 

Эй, ворон, чего начертил ещё?!

В ночи не видать ни черта!

За мной, мои сёстры, в чистилище, –

гордыня, тщета, нищета!

 

Не первая и не последняя,

меняя простор на постой,

в закатный придел поселения

вхожу прихожанкой простой.

 

А если в землицу ложиться мне,

то так, чтоб “ищи-не ищи”.

Покроет Россию божницами

души переломленный щит.

 

Не выла в бреду и не плакала,

бродя меж берёз и осин.

Прольются дожди над Елабугой,

слезами пойдут по Руси,

 

и вымоют долгими ливнями,

и вымолят сотни Марин,

пока будут ждать терпеливые,

бумажные “церкви” мои.

 

Анна Голубкова


Фото из личного архива автора. 

Неровною походкой смерть бродит по земле.
В сенях поэт Цветаева качается в петле.
Владимир Маяковский с дыркою в груди
безлунной летней ночью шагает впереди.
Глядит писатель Гаршин, как в зеркало, в пролет,
сейчас чуть наклонится и сразу упадет.
А кто-то неизвестный – об стенку головой…
Пожалуйста, прости мне, что я еще живой!

 

Фото из личного архива автора.

* * *

 

лёгкая тростинка на ветру,

может быть, сегодня я умру –

просто опознай меня, похожий,

в кровяном брожении под кожей,

в янтаре, врачующем кору...

 

кто я нынче? вещая трава,

вечная мольба или молва,

душной страсти привкус комариный,

марой ли, мареной ли, мариной

я была – останутся слова...

 

ты на них попристальней гляди,

чтобы ожила в твоей груди

ласточка с ахматовским прицелом -

станешь просветлённым, но не целым,

обернувшись в камские дожди

 

нынче холодна твоя кровать,

станем вместе море моревать...

вяжет рот, в пути сбивает с толку

терпкий вкус рябиновой настойки –

это значит, смерти не бывать...

 

это значит, ветрено-хмельна,

забродила времени вина,

и в чаду застолий будет литься

речь моя, полынь и медуница,

красная больная бузина

 

 

 

Фото из личного архива автора.

ЦВЕТАЕВА

 

вызлена штормами ли, штилем

берега по ходу попутав

[ибо по-любому под килем

не ахти отмерено футов]

 

мимо колготы осетриной

херя сволоты хороводы

атомной ушла субмариной

в немоты бездонные воды

 

прочь от пирога выживанья

[сиречь рычага угробленья]

в вечные бега без названья

с вашего [ага] позволенья

 

 

 

 

Хочется скомкать себя и выпустить новую версию.

Жалко, пересобрать некому это месиво.

Может, китайцы свистнули

К ленточному конвейеру

У лаоваев генные, с терракотою,

Полые образцы?

Выйти тогда в провинции, с линии Цинь империи,

Вестимо, без лицензии, на берега Янцзы.

 

Доковылять до морюшка,

Выбившись мятной пеною с юбок Марины крашеной,

Или Катюшей пляшущей

До золотой зари,

С яблонями да грушами,

Только не в прах с кувшинами,

(Ценностей нет, потрачено),

Лишь бы не зэчкой в башню,

Главное повтори —

Не хороните заживо! —

Меня ни на секунду,

Слышите?

Даже когда рассерженны,

Или когда в раздумьях

Выкушали с огрызками

Дюшесы или ранеты,

Вымусолив рубли:

Стою ли я полушку,

И вывозима ли?

А рэп мы читать не будем,

Тем более итальянский.

В нашей деревне — Крым,

Русский — пятиэтажный.

 

Проснешься таким же.

В дым.

 

Планы построишь важно,

Выползешь в магазин,

После — на пляж, где станешь

Смуглым (еще одним)

Пятнышком на пейзаже,

Застигнутым с рожками

Рыбьих сухих яиц —

Кошельками русалочьими,

Выпотрошишь и их,

Пачкая всё внутри

Чем-то большим и влажным,

Может быть, Черным Морем

В рубчиках синеньких.

"Я изменилась", — скажешь

Есть куда дальше плыть,

В Тихий или Индийский

Где среди мант парит

Как человеческий дьявол

Поэтически новый вид,

Соприкасаясь с богами,

Чьи крылья как плавники,

В земную ныряя ауру

На всю глубину любви,

Выплыву просветлённой,

Ставшей одной из Них.

 

На Эхе Москвы замажут

Помехи в дыхании.

 

 

Алевтина Бояринцева   

 

Фото из личного архива автора.

Да, скучными казались

Вам музыки уроки.

Но Музыкой особой

Тревожат Ваши строки.

 

Порыв, движенье, пауза…

Мгновение – падение…

Все рассказала музыка

О счастье и смирении.

 

И горе, и бесстрашие –

Все накалялось музыкой.

Вы с музыкой – союзники,

Мы узники – без музы.

 
Татьяна Осинцева


Фото из личного архива автора. 


Елабуга-лучина

Жизнь – Елабужная Кама,
А, точнее, камень в рот,
То ли осень так упряма,
То ли ветер бьёт в живот.

То ли сыплет правда-матка
Серой солью по глазам,
То ль глухая слышит хатка:
Я чужого не отдам.

То ль толкает лихо в спину,
И томит в душе сквозняк,
Подольдовую Марину
Отпускает Пастернак.

Было: дальняя дорога,
Чем же сердце утишать?
Ведь от слога жди порога,
Кто-то скажет: не дышать.

Не улов чудесный ранний:
Сани и соборный толк,
А журавлик на аркане,
Жальче – знает только волк.

Сердце бедное на клочья,
Отдохнёшь, никто не спас,
В кровных строчках нету мочи,
Нет лучины про запас.
…
Осень – охра и Успенье.
Стынь, стерня и волчий плач.
Вечно всенощное бденье.
Над лучинушкой палач.

***
Марина – это, значит, море,
Ещё свобода языков,
И поэтическое горе
Не убивать в себе врагов.

А совместиться полюбовно
В непрекращающийся долг,
Когда бессмертие условно,
Не навсегда в себе умолк.

Пусть вся московская громада -
Твоё лихое волшебство,
И цветоносная отрада:
Покров и снега божество.

И астра ждёт и не дождётся
Прикосновения луча,
Марина – это много солнца,
И крылья, крылья на плечах.

И слово, что сдвигает горы
И из могилы достаёт,
Так в первый раз взойти на хоры
Да в Литургический полёт.

Да хлеба дать голодным детям,
Да на поминки рыбу дать,
Елабуга-лучина светит,
И прячет Кама благодать.

Снежана Максимычева

 

Фото из личного архива автора.

С покровительства Иоанна:

Богослов – не случайна ль связь? -

Родилась пред зарёй туманной,

Чтоб стихи из кудели прясть.

 

Ни святой не была, ни падшей,

Кто осудит – пройди тот путь.

Бог отринутый. И не спасший.

Растоптали. Теперь шагнуть.

 

И крепка, вот беда, верёвка!

В крестном знаменьи – смерть легка.

Как же он пошутил так ловко:

Хоть повеситься – так крепка!

 

Вновь огнем налилась рябина,

Как же горек напиток твой!

Все запомнят меня Мариной.

Да, Цветаевой.

Да, живой.