Эдуард Лимонов. Фото: vk.com/limonov_eduard
Эдуард Лимонов умер, как и пророчил в собственном
стихотворении, написанном в 1970 году, в возрасте 27 лет: "Рано". То есть безвременно. Хотя смерть редко бывает "кстати" и "своевременна". Писатель Александр Чанцев в
некрологе, опубликованном на следующий день после кончины автора и политика, слывшего эпатажным всю жизнь, обыгрывал этот момент, обращаясь к"костлявой": "Эдуард Лимонов не напишет о собственной смерти — вот это да, это, пожалуй, единственный его прокол за жизнь. Да, Смерть?".
Сегодня, в день 80-летия со дня рождения Эдуарда Вениаминовича Савенко ("паспортное" имя писателя), многие коллеги по цеху обратились к его памяти. Постоянный автор "Ревизора.ru"
Михаил Гундарин в своем книжном ТГ-канале "Пять гвоздей в кожаный переплет" называет Лимонова ни много ни мало "писателем, который спас русскую литературу". И доказывает это громкое, в духе самого Лимонова, заявление "от противного": от заката советского строя, тогдашних настроений, особенно россиян, "кому в приснопамятном 1991-м было от 15 до 30", и от того, что разрушительная на первый взгляд активность "Эдички" была на деле спасительна. И апеллирует к собственному опыту:
"Я помню, как мы в сибирской провинции ждали каждого номера "Лимонки". Как пускали по кругу копии лимоновских книг (покупать было не на что, а ксероксы в офисах уже появились). Как подражали (безуспешно, но, конечно, не без пользы для себя) его стилю".
Да, произведения Лимонова в СССР почти всю его жизнь ходили "в списках" и копиях. Да и в новое время, оказывается, многие прибегали к старому недоброму, но устоявшемуся методу копирования, ибо книги стоили дорого… И, несмотря на это (или благодаря тому?), был чрезвычайно известен и читаем. Но Гундарин пишет о ценности Лимонова не только для тех, кто интересовался его радикальным изданием, впоследствии запрещенным в РФ, но и для литературы. В чем эта ценность (в глазах колумниста, спасение)? Вот в чем.
"Казалось, что все кончено – писать, уважая себя, рассчитывая хоть на какой-то отклик в упавшей на Россию тьме, нельзя.
А Лимонов показал нам, что – можно.
Можно пользоваться языком, которым говорят на улицах и в подъездах, совмещая в одной фразе быт и романтику. Можно описывать то, что реально делаешь сам и что делают с тобой, и это помогает пережить любую травму. Можно любить свою Родину и свой народ, не впадая в юродство или казенщину. Можно гордиться званием русского писателя – и быть уважаемым другими. В конце концов, можно развивать традиции, не рабски копируя прошлый век, но нарушая запреты и ломая стереотипы (как делали те, кто потом признаны классиками)".
В той энергии "толчка", данного некогда Лимоновым, Гундарин усматривает потенциал "наших двух-трех поколений (читателей и писателей)", на которых, по его мнению, держится сегодня русская литература. Может быть, это тоже слишком пышно. Может, сам Лимонов, известный ядовитым скепсисом, не согласился бы. Но то, что подобное мнение существует, показательно. Оно залог если не бессмертия, то продолжения "жизни" писателя после его физической кончины. А к этому стремятся все (и не только литераторы).
