60 лет "Ивану Денисовичу"

Этот факт остался бы ничем не примечательным, когда б не содержание номера.

В нем вышла повесть (или, по авторскому определению, рассказ) никому не известного рязанского учителя Александра Солженицына "Один день Ивана Денисовича".

Говорят, это был самый яркий дебют в истории литературы.

Говорят, эта вещь подрубила могучий дуб советской власти сильнее, чем джинсы и все передачи "Голоса Америки".

Говорят, что для миллионов она стала ушатом холодной воды или глотком чистого воздуха, для кого как.

Я (в силу возраста) впервые прочитал повесть/рассказ гораздо позже. Солженицын уже был лишен гражданства и получил Нобелевскую премию. Любимая газета советской интеллигенции, "Литературная", публиковала статьи про "отщепенца" и "литературного власовца". Книги его изъяли изо всех библиотек.

Мне принесли вещь в глухой картонной папочке без названия. Там был номер "Роман-газеты" - первый за 1963 год, с "Одним днем". Семь сотен тысяч тиража "Роман-газеты" отовсюду изъять трудно!

Помню первое впечатление от прочтения: разочарование. В самом деле! Если с такой интенсивностью запрещают — значит, там должно быть зубодробительное! Рассказ, я не знаю, про пытки в застенках. Или призывы идти штурмом на Кремль!

А тут: добротная русская проза. Как Толстой, Достоевский, Чехов. Или Шолохов времен "Тихого Дона". Один день одного крестьянина. Да, в лагере. Да, за колючкой. Да, ни за что.

Ну, и что?

Помню, примерно подобные чувства я испытал и при первом прочтении "Доктора Живаго": а за что запрещать?

Отрицательный пиар, который власти устраивали из-за стилистических и легких политических разногласий, оказался столь мощным, что вознес авторов на вершины мирового литературного Олимпа. 

Об истории публикации "Одного дня" написаны тома (в том числе самим автором — "Бодался теленок с дубом"). Сняты документальные фильмы. Я же хочу отметить пару вещей.

На короткое время путь и устремления автора Солженицына совпали с устремлениями власти в лице Хрущева, которому после XXII съезда потребовалось добивать сталинизм. Не он – возможно, нашелся другой разоблачитель и другие разоблачения. (Шаламов? Гроссман? Бондарев?) Но как же Солженицын и Твардовский виртуозно использовали момент! Как оседлали открывшуюся возможность! Примерно год имелся (объективно), чтобы эту вещь напечатать: от выноса Сталина из Мавзолея в ночь на 1 ноября 1961-го до того момента, как Хрущев кричал на художников в Манеже: "П-сы!" 1 декабря 1962-го. Или унижал в Кремле Аксенова с Вознесенским в марте 1963-го. И в это окно вклинились Твардовский, "Новый мир" и Солженицын.

Александр Исаевич прорвался бы в любом случае: исключительный талант, воля, честность, целеустремленность. Но рассказ "Щ-854" некоего Степана Хлынова (под таким псевдонимом А.И. планировал передавать вещь за кордон), вышедший тайком на Западе — совсем не то, что дополнительный тираж "Нового мира", специально допечатанный и доставленный в Кремль для делегатов расширенного пленума ЦК КПСС.


Кадр из фильма "Один день Ивана Денисовича" 1970 года. Фото: Кинопоиск

Сразу после 1964 года и снятия Хрущева Солженицын и советская власть быстро развернулись в диаметральных направлениях. Одна стала подмораживать и восстанавливать сталинизм, второй — еще пуще разоблачать.

"Один день", по свидетельству участников тогдашнего литпроцесса, подействовал и так: "Буквально все, что было напечатано в последние годы до него, разом обесцветилось, выпало из поля нашего внимания" (М.О.Чудакова, "Проза Оттепели"). Она додумывает, к примеру, про Юрия Бондарева, незадолго до А.И. опубликовавшего в том же "Новом мире" "Тишину": "…И это [публикация "Одного дня"] вызвало (возможно!) обиду такой силы, что в сознании автора замечательного романа начал совершаться глубинный переворот… Творчество его слабеет, общественное поведение — ломается".

Рукопись Твардовский прочитал и одобрил в еще декабре 1961-го. Одобрила и редколлегия, заключили с автором договор. Но пришлось играть в литературно-аппаратные игры, которые растянулись почти на год. Они вознеслись до самого первого лица — товарища Хрущева. Ему помощник (Лебедев) вслух эту вещь в Пицунде прочитал. А Первый взял да и разослал рукопись всем членам Президиума ЦК. И потребовал, чтобы каждый высказался "за" или "против" печатания. Разумеется, зная настроение Первого, весь Президиум сказал "да".

Подобный трюк повторил Горбачев с "Детьми Арбата" в 1987-м. Старый аппаратный фокус: чтоб все были замазаны и отвечали, в случае чего. Чтоб каждого можно было приструнить: а что ж ты не возражал, когда мы обсуждали в своем кругу?

Литература в СССР была вознесена на неслыханную высоту. Ее судьбу, от Сталина до Горбачева, решали первые лица государства.

Иногда думаешь: лучше б они отпустили, к чертовой бабушке, свои поводья! Ладно, Сталин, как параноик, каждое слово в государстве мечтал контролировать. Но что бы случилось, если "Новый мир" в 1956-м опубликовал "Доктора Живаго"? А Солженицына – сразу в декабре 1961-го, когда рассказ про Шухова только в редакцию пришел и всех обаял? Безо всяких аппаратных игр с помощником Хрущева, с зачитыванием глав первому секретарю на даче?

И "Жизнь и судьба" увидела свет в свое время? И "Собачье сердце", "Роковые яйца", "Мы" и "Котлован" достали из-под спуда не в конце восьмидесятых, а в 1956-м?

Лучше б Хрущев оказался менее романтичным и более циничным, отставил в сторонку свой "коммунизьм" и борьбу с "капитализьмом", "империализьмом" и "ревизионизьмом" и занялся своей страной. Замирился бы с Западом, а не мерялся с ним ракетами, без шума распустил колхозы и разрешил фермерство и (хотя бы мелкое) частное предпринимательство. И не лез (как и его последователи) во все сферы жизни, пытаясь быть в каждой бочке затычкой.

Тогда бы и Солженицын прозвучал не громом среди ясного неба, а добротной, яркой и чистой русской прозой. Не больше, но и не меньше.

Я сейчас свежим глазом прочел "Один день" (как и другие рассказы А.И.) Сильная вещь, конечно. Ясный, простой, свежий язык. (К сожалению, историческая публикация 1963 года в "Роман-газете" до моей любимой 69-й страницы не добралась. Страницы там огромного формата! Поэтому возьмем #69страница в томе третьем "Малого собрания сочинений" А.И.С.: М., ИНКОМ НВ, 1991, тираж один миллион —! — экземпляров)

Речь про трудовой энтузиазм, который, оказывается, и в лагере тоже случался:

"…Накинулись. Молоток у Шухова забрали, шнур отвязали. Подносчики, подбросчики – все убегли вниз в растворную, делать им больше тут нечего. Остались сверху каменщиков трое – Кильдигс, Клевшин да Шухов. Бригадир ходит, обсматривает, сколько выложили. Доволен.

И какие яркие, сильные герои! А сколько человечности, гуманизма. Как их всех любишь, этих людей из рассказа, и жалеешь — начиная от Шухова, конечно. Но и: кавторанга Буйновского тоже. И баптиста Алешку, и бригадира, и безымянных эстонцев, и режиссера Цезаря Марковича. И даже ничтожного, сломанного Фетюкова. Настоящий русский реализм, прямым путем от Толстого и Достоевского протянувшийся — даже и минуя Чехова с его "двойным дном" и эксперименты Булгакова, Платонова и Набокова.

То, что А.И. сам видел, прожил, перечувствовал — то у него и хорошо, да просто замечательно получается. И "Один день", "Матренин двор" (если говорить о рассказах) гораздо сильнее, чем более "головные" "Для пользы дела" или позднейшие "двухчастные рассказы". Как непревзойденными вершинами остались (на мой вкус) "В круге первом" и "Раковый корпус".

Хотя, конечно, и во всех прочих своих проявлениях несоизмеримо выше был А.И. своих соседей по советской книжной полке. Кто там был у нас на "С"? Сартаков? Саянов? Софонов? Да даже и — Симонова, и обоих Семёновых, Георгия и Юлиана. Понятно, почему, когда намекнули "фас", на него все с такой яростью набросились.

Возможно, самое время перечитать Солженицына, по случаю юбилея. Получите ничем не замутненное удовольствие, как я получил.