В качестве такого символа Бодлер "отбыл" наш Серебряный век. Вместе с ним погрузился в обморок века глиняного.
Не в том дело, что запрещали - а в том, что накормить его яствами полуголодных в реальности людей было невозможно. Нужен был стих помясистее, погрубее. Цветами зла в этой стране было не насытиться; чай, не козы, цветочки щипать.
Листья падали, падали, падали,
И никто им не мог помешать.
От гниющих цветов, как от падали,
Тяжело становилось дышать…
Это Бодлер ли, его ли тень из Серебряного века аукается, затихая, в поздних стихах Георгия Иванова.
Но вот пришли 70-е, людям захотелось чего-то сверхматериального, и Бодлер вернулся. Его сборничек в серии "Литературные памятники", с подробными комментариями, с вариантами переводов, у спекулянтов стоил бешеных денег. Я купил его спустя 30 лет за копейки. Помянул молодость.
Бодлер снова стал символом романтизма. "Я гулял с нею в горах, я читал ей Бодлера, и трепетал, когда прикасался к ней, и помнил ее запах... Кажется, даже дрался..." - говорит герой Стругацких, вспоминая свою любовь, превратившуюся в нечто противоположное. Тут есть ирония. Чтение Бодлера для такой девчонки это перебор, мог бы и Эдуардом Асадовым ограничиться.
Я читал тебе Бодлера,
Ты ржала, задравши ноги,
Так скажи, какого... фига
Ты потом ушла к Серёге? -
озорно описывает ту же ситуацию живущий в Германии русский поэт Пауль Госсен.
То есть, Бодлер в конце двадцатого века - это уже слишком, без двух минут кич.
Ну, или точнее – достояние массовой культуры. На пластинке Давида Тухманова "По волне моей памяти" песня на стихи Бодлера – пожалуй, самая томная. Перевод Ирины Озеровой выбран странный, редкий, тоже как будто с перебором.
Твоих неверных глаз
Таинственный приказ –
В соленой пелене
два черных солнца.
Я услышал этот вариант, и с юностью, и с Бодлером для меня будет связан именно он. Тогда-то француз пошел в широкие массы. Но не дошел. Его стихи спустя почти 150 лет перестали работать, они казались архаичными. Работало имя как символ.
Знаменитый сонет "Падаль" демоническим голосом декламировал Константин Кинчев под бесовское завывание синтезатора. Это было забавно, это было намеренным диссонансом. В рок-эстетику Бодлер никак не вмещался. И это был финал. Дальше пошли другие стихи, другая жизнь. Бодлер устарел навсегда. Или нет?
"Бодлер в российском литературном сознании харизматический образ, поэтическая икона, то безоглядно почитаемая, то едко осмеиваемая. Граница между литературой и жизнью традиционно малоощутима", - говорят литературоведы.
А я вспоминаю ещё одно стихотворение Пауля Госсена, "Витька-альбатрос". И говорю: пока есть поэты и все остальные (а в России есть, может быть, нигде больше нет, у нас есть) – Бодлер жив.
Среди ее поклонников плечистых
Я самый неприметный, ну и пусть.
Зато читал французских символистов
И кое-что запомнил наизусть...
Потом в подъезде мне начистят рыло,
Отнимут шапку, выпнут на крыльцо –
Я подниму свои большие крылья
И прочь пойду под шиканье глупцов.
