В повести
"Шутовской жезл" (опубликована в журнале "Пролиткульт", №4, декабрь 2022 года) Борис Евсеев выступает поистине как певец глубокомыслия и создатель философичных мыслеобразов. Ключевые темы творчества обретают здесь завершающие штрихи, абсолютно полно и логически простраивается картина мира писателя. Посредством фиксации точных и острых деталей герои могут осознавать неочевидные истины. Действие в тексте происходит в разных временных отрезках. Начинаясь в марте 2022 года, на Цветном бульваре уСтарого цирка, действие переносит нас в предместье Рима и Карт-хадашт (Карфаген), показывает военные действия и гонения на ранних христиан. Время в повести то сужается, то расширяется, а потом уходит вглубь и выдает картины прошлого. Так, Борис Евсеев подводит нас к мысли, что существует три основных измерения времени: время наше, суетное; время погружений в суть бытия (в недалёком будущем); и время тонкотелесности. Общая тенденция подлинного глубокомыслия и способы его постижения заключены в образах опережения времени, а также понятия "вкус времени". Например, "резко-едкий, остро-кислый привкус страха". Время проскакивает, возникает эффект сжатия-разжатия пружины: "пружинистый скок, промежутки, остановки". А в целом получаем создающие неповторимую динамику повести, скачкообразные, а порой нарочито замедленные отрезки жизни героев.
Картина исторически-современных событий узнается через призму таких образов, как "парад шутов", "счастье дуралеев", "шествие нелепости и абсурда". Персонажи – оболваненные сиюминутностью люди, подверженные внушениям извне охламоны. В этом ряду: бомжонок Чиль, Гороховый медведь, Синяя борода, девка-распустёха и др. Все они часть магии шутовского шествия, его пестроты и небрежности. В этом "буль-варе" бурлят и варятся среди заспанной, ковидной Москвы, иногда склонные к воровству и безалаберности, вырядившиеся шутами "человечишки". Определенную семантику несут в себе их имена. Бомжонок Чиль – "чилить, расслабляться" (но "чиль" ещё и голубь). Пырч – означает "пырнуть, совершить что-то резкое, обокрасть, обнести".
В противостояние героев вмешивается третья сила "бугор", разнимающий дерущихся Медведя и Пырча. Важно, что по мере движения сюжета мы приходим к тому, что имя – новая истина и новая плоть человека. Борису Евсееву интересны не только имена персонажей, но также их история: носившие их в прошлом люди и святые, звуковые воплощения имен, а также контуры имени. Поскольку имя не имеет временных рамок, оно при вдумчивом отношении может служить дыханием новой жизни и оставаться в пространстве навсегда, сохраняя оболочку-контур.
Распорядитель этого "прогона гномов" на Цветном бульваре – Терёха, управляет толпой фарсёров, играет палкой с набалдашником, трясёт ослиными ушами. Но не для зубоскальства, а для подлинного шутовства, поскольку "без шутовства невосприимчив к праведным словам и поступкам стал нынешний человек". И вообще: "шутовство – серьёзное дело". Парад шутов словно бы готовит народ к военным действиям, а ещё к тому, чтобы "показать кривизну исторических событий", осмеять цирк мумий, а в широком смысле "объегорить саму жизнь", требующую крови.
Интересно само понимание автором нашей жизни. Жизнь в повести (во всяком случае, часть жизни) – "это не Бог, а – обезьяна, злой насмешник, над всем, что свято. Она - тайный враг". Жизнь неистинная противостоит шутовству и дразнит человека, совершая неожиданные перевороты, то сочувствуя ему, то отворачиваясь. Еще одно сравнение в тексте, жизнь это – Старый Цирк, безудержные эмоции, крайности, площадной хохот, выступления клоунов за деньги, мучения животных и птиц, драматизм и кровопролитие. Жизнь непостоянна, коварна и не поддается логике. Основной вывод: "когда нет врага, врагом становится сама жизнь". И тогда перед человеком встает задача осмеяния жизни-обезьяны, её глупости и отстранённости от Бога, при помощи погружения в её суть: "Так вот, что такое – жизнь! Зажатая в кулаке шутовская палка. И эту маротту, эту мороку кто-то все время подталкивает как руку".
В Старом Цирке (читаем: в старом мире) Тереха необычный "шутовской" жезл – с набалдашником, изображающим шута в колпаке – и получает. Потому как ушедший на покой кладовщик-клоун рассмотрел когда-то в Терёхе скорбного шута, своеобычного, угрюмого, но и шаловливого, обладающего фундаментальной силой, непокорством, способного перешутить всех на свете. Сам жезл (по-иному, маротта) – в тексте проводник и указчик, ведущий скрытую деревянную жизнь, таящий в себе свой собственный дух. Жезл заполнил пустоту в душе героя и начал скрытно управлять его жизненной ситуацией. Маротта "морочит" Терёху, "испытывает" его судьбу, подкидывает великие сомнения, обретает роль и очертания случая.
Терентий движется по своему жизненному пути, меняя статус за статусом, перемещаясь по цепочке шут-трикстер-бомолох-шут Божий -добровольная-хохочущая-жертва. Вместе с жезлом герой проходит путь возвышения и обретает главную свою ипостась – быть антиподом неразумных мировых правителей, пародировать их, сидя на шутовском троне. Тогда как раз и получится: "мрачный шут пародирует злого клоуна", – так говорит автор об осмеянии-вразумлении власти.
В повести Бориса Евсеева взгляд "русского шута" – это взгляд прозорливца. Также шут – проводник и глашатай новой культуры, господин многих искусств, где "искусство – особый путь к Богу, никем не придуманный, извне не навязанный, чисто человеческий". Шутовство заключено в грустную оболочку и в нем скрывается гениальная мысль –предупреждение для правителя. В этом и состоит драматургия жизни: каждому предназначено свое место, но взаимозамену шута и правителя нужно исключить, иначе шут из глашатая будущего превратится в "чёрного" клоуна или дешевого сиюминутного паяца.
Герой повести Терёха Пудов оказался способным "нашарить жизнь" посредством движений шутовского жезла, научился проникнуть в сферу скрытых мыслеобразов и эфирных тайн. А вслед за таким проникновением обретает реальные черты иное будущее для человечества, в котором при помощи имяславия, духа нераболепия и решительного со-творческого подхода к новой роли слова, воцарится небывалая прозорливость: "И увидел сперва вверху, а потом и внизу, всё, что до минут этих видел косвенно, краем глаза. А в придачу к новому зрению получил он освобождённую от смертного страха речь. По звуку ту же – по смыслу иную. Выострив слух, успокоив зрительный нерв, приготовился он и дальше, слышать и видеть всё, что положено, чтобы рассказать об этом тем, кто умеет слушать. И тут же стал знать, – первыми словами новой речи, ниспосланной ему после возвращения, будут такие:
- Агнец смурый, Агнец белый, Агнец справедливый…"
Повесть Бориса Евсеева "Шутовской жезл" открывает новые грани необычного и глубочайшего взгляда на суть вещей. С помощью нетипичных героев и образов, писатель отражает исторические вехи событий, учит дальнозоркому опережению времени и творческой дерзости.
