Владимир Набоков. Между вечностью и веществом.

Ровно восемьдесят пять лет назад Набоковым написано самое новаторское, на мой вкус, русское стихотворение о смерти. Стихов о смерти у нас вообще немного — а какие есть, в основном, посвящены возможности НЕ умирать. Из самого распространенного — намерение "умереть понарошку", уснуть и видеть сны. Вообще, остаться (в крайнем случае, вернуться) в том или ином виде. Собственно, отдал дань этой традиции и сам Набоков. Его первая метафора смерти как превращения из несомненно бренной куколки в ангелическую бабочку общеизвестна. (В бабочку — ведь это то же самое, что и в памятник, рукотворный или нерукотворный; в дуб – дерево; в совокупность разнообразных живых существ, особенно почему-то насекомых, и т. п.). Христианство ли все это, пантеизм или своеобразный материализм — Бог весть! Понемногу от всего. А главное — тут вполне понятное и живое человеческое чувство:

В раннем стихотворении Набоков даже погрешил против энтомологической логики, оптимистично заявив: "мы — гусеницы ангелов". Спрашивается, а кто тогда их куколки? В дальнейшем он был более логичен, например, в знаменитом рассказе "Рождество" (sic!), где в бабочку превращается "черное сморщенное существо величиной с мышь". В общем, кто-то вроде нас с вами.

Вторая набоковская метафора смерти, хотя и встречается у него нередко (в основном в прозе), такой популярности, как описанный выше метаморфоз, не снискала. Она для русского читателя непривычна. Речь идет о переходе в принципиально иное "агрегатное состояние" и приобретение качества, безусловно, недоступного в земном бытии, — умения видеть СКВОЗЬ. Сквозь все вообще, ибо мир делается прозрачным и постигаемым в долю секунды.

Так вот, стихотворение "Око".

Написанное в 1939 году, это стихотворение, во-первых, о смерти матери Набокова. Во-вторых, о предстоящей в скором будущем и уже, очевидно, неизбежной смерти самого Сирина — не просто псевдонима, конечно, но важнейшей ипостаси автора (которой в позднем Набокове многим не хватает). Кстати сказать, вопреки прямому заявлению автора, вензелей в стихотворении как раз в достатке. Ибо слово "Око" — это, разумеется, анаграмматическая конструкция. Часть фамилии автора что в русском, что в английском варианте (отмечалось исследователями). О себе, о своих чувствах пишет, поэтому так трогательно и получается. (Вообще, набоковские трехдольники 1930-х великолепны, это, считаю, несбывшаяся для всей нашей поэзии возможность.)

Наконец, это стихотворение о смерти вообще. Развернутая метафора загробного существования, и метафора, надо сказать, утешительная. Ну что хорошего в вечном сне? В бесконечной цепи превращений черт знает в кого? "Будешь баобабом тыщу лет, пока помрешь" (Высоцкий). Не хочется баобабом-то.

А вот превратиться, лишившись телесности, в сплошное исполинское око, в энергийный сгусток, наделенный божественными привилегиями, — это как-то очень гигиенично и увлекательно. Не банька с пауками, но энглизированная ванная комната с белоснежным кафелем. Где все вещное, телесное развеялось как "марево". И даже звуки исчезли. И чувств (например, ужаса) больше нет.

Эта метафора прозрачности мира (достижимой для каждого из нас в его посмертном изводе) от "Соглядатая" к "Просвечивающим предметам" (The Transparent Things) многократно видоизменялась и уточнялась.

И невольно вписывалась в бесконечный ряд "всевидящих глаз" современной массовой культуры. Как на подбор, все они не очень-то добры к людям — от невидимого, но всевидящего Большого Брата Оруэлла до ока Саурона (тут и "Глаз в небе" Филипа К. Дика грех не вспомнить). Думаю, еще штук сто назвать можно прямо с хода. В том числе совсем новеньких. Паранойя среди нас, остающихся "внизу", с годами только крепчает.


Православная икона "Всевидящее око". Фото: rtek24.ru

У Набокова все не так. Описанному им Оку до нашей жизни просто нет дела. Да и потом, оно не является "неземным", отдельным от нас с вами и вообще вещества нижнего мира (по Набокову, ничего отдельного от этого вещества уже не существует — как тут не вспомнить современное разбираемому стихотворению мандельштамовское "океан без окна, вещество").

Набоковское Око, в отличие от сауроновского или, например, масонского, пялящегося почем зря с миллионов бумажек, попросту НАС НЕ ВИДИТ. А что же в его поле зрения? И на что оно (не-неземное, не-видящее) вообще похоже? И почему, кстати, стихотворение такое грустное?

У меня есть версия.

Обратим внимание на упомянутый (хотя и в негативном смысле, как не-видимый Оком) кинематограф. К нему, как известно, Набоков всю жизнь относился крайне заинтересованно. И поэтому вполне мог быть знаком с манифестом группы Дзиги Вертова "Киноки", то есть "Кино око". (А впрочем, эти идеи тогда носились в воздухе.) Бодрый текст манифеста написан от лица нового демиурга, каковым является некий "киноглаз". "Я — киноглаз. Я создаю человека более совершенного, чем созданный Адам, я создаю тысячи разных людей по разным предварительным чертежам и схемам. Я — киноглаз <…> Я машина, показывающая вам мир таким, каким только я его смогу увидеть. Я освобождаю себя с сегодня навсегда от неподвижности человеческой".

Новый Адам создается нами (стоящими за камерой) — и в то же время рождается сам по себе, благодаря автономному от человека "кинооку". "Киноглаз" видит мир и тем самым не просто воссоздает, но и создает его. Возникающий мир не вполне наш — но он и не загробный. Это мир чистого Видения — энергийного Зрения, которое порождает Зрелище.

Незадолго до написания Набоковым стихотворения "Око" Вальтер Баньямин заявил пророчески: "Человечество, которое некогда у Гомера было предметом увеселения для наблюдавших за ним богов, стало таковым для самого себя. Его самоотчуждение достигло той степени, которая позволяет переживать свое собственное уничтожение как эстетическое наслаждение высшего ранга".

Человечество уничтожено (человек умер) — да здравствует постчеловечество, Око, наблюдающее само за собой на прокручивающейся взад-вперед пленке. Сценарист, режиссер, единственный участник бесконечного реалити-шоу про вещную вечность без вензелей и пощады.