Я покажу тебе ужас в пригоршне праха – столетие “Бесплодных Земель” Т.С. Элиота

Модернизм – эпоха, пожалуй, наиболее эмоционально насыщенной литературы, а также наоборот – крайне отчужденной, отрешенной. Все это связано с крахом гуманистического сознания после Первой Мировой Войны: номинальные западные ценности – жизнь, прогресс, равенство – были разрушены в течение долгих четырех лет, равно как и наука, милитаризированная и в итоге ставшая лишь фасадом для оружия массового поражения. Что, разумеется, не могло не сказаться как на участниках, так и на наблюдателях гуманистического конфликта. Ощущение пустоты стало повсеместным, в том числе и в литературе – достаточно прочитать один любой рассказ Хемингуэя, чтобы заметить, насколько его персонажи апатичны, равнодушны. Другая сторона этого явления проявилась в Карнавальном Веке – торжестве сплошного гедонизма, выставки эскапизма под звуки джаза в стиле Ар-Деко. Это, безусловно, тоже следствие пустоты – Гэтсби в романе Ф.С. Фицджеральда "Великий Гэтсби" как человек едва ли не столь же пуст, сколь и добытчик слоновой кости Курц в “Сердце Тьмы” Джозефа Конрада.

Еще одним проявлением кризиса стали эксперименты с литературной формой. Гертруда Стайн с ее аллитерациями и концепциями (“Роза есть роза есть роза”), Джойс с потоками сознания и интертекстуальностью “Улисса” и “Поминок по Финнегану” подчеркивают это направление. Не в меньшей мере сюда же подходит и Т.С. Элиот, экспериментировавший с поэтической формой как таковой. Одним из важнейших аспектов его работ является определенная принадлежность литературной традиции, что кажется парадоксальным на фоне его нововведений: “Ощущение прошлого не только как прошедшего, но и как настоящего; оно побуждает человека творить, ощущая в себе не только собственное поколение, но и всю европейскую литературу, начиная с Гомера <…>” (цитата по Элиоту). С этим также связана его интертекстуальность – в данном случае, это формирование нарратива и ритма с помощью использования небольших частей других произведений; этот прием был, скорее всего, навеян все тем же “Улиссом”. В работах поэта можно увидеть образы из Библии, цитаты и намеки на классических древних поэтов и драматургов, а также Данте и Бодлера. Конечно, это не голое заимствование, ведь данный прием позволяет сместить временные рамки. В ранней поэтике у Элиота часто нарушено восприятие настоящего, прошлого и будущего – они смешаны так, что понять и узнать их невозможно. То же относится и к действующим лицах – их нет, видны будто бы кусочки разговоров, но не больше. Как, в общем-то, и ритма – при его наличии он довольно рваный, меняющийся от части к части.

В дальнейшем (особенно после перехода в англиканство) стиль Элиота становится более сдержанным и простым, но темы остаются во многом похожи – отчужденность, проживание кризиса (возраста, нервного срыва, окружения), и, как часто выделяют, разочарование в своем поколении. Сам Элиот отвергал последнюю мысль, но, учитывая ее распространенность, ее стоило привести. Кратко ознакомившись с Элиотом, перейдем к его главной работе.

Вальтер Беньямин в “О понятии истории” пишет о работе Пауля Клее “Angelus Novus”: “На нем изображен ангел, который выглядит так, как если бы он вот-вот собирался удалиться от чего-то, на что он смотрит, не отводя своих глаз. Глаза его широко раскрыты, и рот его раскрыт, а крылья распахнуты во всю ширь. Вот: ангел истории так и должен выглядеть”. Именно такую ассоциацию вызывают “Бесплодные Земли” со своей несколько нарезанной структурой с вкраплениями текстов прошлого. Английский литературовед Малкольм Каули в послесловии поэмы написал: "Бесплодная земля" свидетельствует, что наш век преждевременно одряхлел, настолько одряхлел, что даже не может найти слова, чтобы оплакать собственное бессилие; что он навечно обречен одалживать песни ушедших поэтов и склеивать их воедино". Стоит понимать, что во время написания автор находился состоянии нервного срыва и депрессии; это не могло не усилить его образы, часто работающие на таких контрастах как жизнь и смерть, разрушение и надежда. Сама работа проникнута отчужденностью – люди в поэме кажутся тенями, автоматами, не делающими ни добра, ни зла. В них не ни страсти, ни любви, они живут в тумане, из которого нет выхода. Читатель словно оказывается в Третьей песни “Инферно” Данте, сам же автор использует из нее строчку “Ужели смерть столь многих истребила” в описании Фантомного города, а именно Лондона. Непонимание читателя также переносятся и на отсутствие понимания между разговаривающими в поэме – нет желания ни прислушиваться, ни отвечать. Даже природа не обладает витальностью, живостью – она также механизирована, автоматична. “Глядящий с хохотом на мир и сам бессильный улыбнуться” (Шарль Бодлер, “Цветы Зла”).


Ангел Пауля Клее. 

Но не стоит видеть в работе лишь бесконечную депрессивность. Конец поэмы – пятая часть – проникнута надеждой на будущее, усиленное трансом в конце. Отлична она и по стилю – написанная быстро, потоком сознания, она заметно меняют структуру поэма и ее нарративный ритм. Также этой части свойственно отсутствие мифологических мест, фигурировавших в прошлых частях – призрачного Лондона, салона гадалки и горящего Карфагена – она более абстрактна и свободна от рамок лиц и мест.

Это поразительная по своей силе и чувству поэма продолжает будоражить умы поколений и резонировать с людьми, находящихся в личных и общественных кризисах. В этом есть настоящая сила Элиота – стирать время и проникать в душу читателя (и далеко не всегда лицемерного).