Лев Аннинский, правда, по поводу другой книги, высказался о прозе автора как о "германской интеллектуальной неотвратимости". Вот и верь после этого критику! Лев Александрович — не только великий критик, но и шутник, поэтому не будем играть в бисер там, где его нет. Оставим в покое прах Германа Гессе и всей немецкой неотвратимости.
Борис Берлин — самоценная единица, ему есть что сказать, а нам есть, о чем поговорить. Книга, как прожитая жизнь. Не "лишний человек", "луч света в темном царстве". Все, что не поддается определению, манит своей тайной. Жизнь произведения длится тем дольше, чем дольше оно не разгадано. Неопределённость — предвестник узнавания, удивления, открытия.
Шеф-редактор мини-издательства "Литературное бюро Натальи Рубановой", в котором вышла книга, имеет безупречный слух: недаром она много лет посвятила музыке. Хорошая проза всегда музыкальна. Хорошая проза звучит как камертон. Хорошая проза звучит в паузах, интервалах, как ветер в корабельных соснах. Между строк и между дел, как бы между прочим... Доверимся слуху! Книга начинается тогда, когда повествование уже, собственно, закончено.
Книга, как дух, живет и дышит — или соответственно не живет и не дышит изначально. Есть мертворожденные книги. Если книга не читается, она мертва. Книга Бориса Берлина читается. И чем больше не повезло его прототипу, тем больше повезло автору, тем больше повезло читателю! Или, как сказал незабвенный Николай Глазков:
Я на мир взираю из-под столика,
Век двадцатый — век необычайный.
Чем столетье интересней для историка,
Тем для современника печальней!
И в этом парадокс. Ничто не берется из ничего. Хотя ныне очень популярный жанр — высасывание из пальца сюжета. Приходится верить классикам (Акутагава) на слово: "Спокойная жизнь и писательство — понятия, как правило, несовместимые, и тем, кто стремится к мирной жизни, лучше не становиться писателем". Сколько 90-е поломали судеб об колено? Но и сколько подарили историй, которые до сих пор не написаны!
Причем, что самое удивительное, я знаю судьбу, похожую на судьбу Бориса Берлина. Почти все те же обстоятельства: лихие 90-е, бандитские разборки, человек спасается, как может, бежит из страны. А в итоге не только не уничтожен, не обозлился, а, словно аккумулировав отрицательную энергию распада, сумел выразить, выплавить весь этот жизненный сор в любовь, в слово.
Книга "Placenta previa"— это сгусток остывшей лавы, истории о любви. Круги на воде, круги, исходящие из одного центра. Сердца автора. Сердце автора и есть, наверное, остров любви... Автор заранее как бы уговаривает своего читателя: они коротенькие, и в этом их главное преимущество, длинные нынче никто не читает. Непозволительное кокетство. Не надо с читателем кокетничать, оправдываться перед ним, заискивать перед ним. Читателя надо брать, как Стенька Разин персианку: мое!
Прозу Бориса Берлина боишься расплескать, ведь каждое слово, предложение может быть драгоценным: "прошлого уже не было, а будущее еще не наступило"; "вечность — это просто у времени за углом". Как точно и как емко! Жизнь разбита на фрагменты, книга склеивает драгоценные черепки воспоминаний. Читатель напоминает смотрителя музейной коллекции. Но не отстраненного, как прописано формальной школой или классиками экзистенциализма: "Человек не такой, каким он себя представляет, но такой, каким он хочет стать". Человек погружен в действие. Несмотря на то, что место действия — остров — словно место, лишенное пространства и времени. А Берлин неторопливо, но настойчиво колдует над судьбами героев, заманивая нас туда, где героиня, почти Сольвейг, где давняя любовница океана, где бармен по имени Счастье (Феличе) радуются тебе как самому лучшему другу, где "снега, словно на всю оставшуюся жизнь"...
Я бывал не в этих, но похожих на норвежские фьорды, с круговертью ветра, неба, дождя и снега, местах. Только там и можно писать, или жить, если, разумеется, есть на что. А еще вспоминается Ингмар Бергман. Его "Земляничная поляна". Это нордическая сдержанность и непроницаемость, под коркой которой кипят страсти. Фантастические места, завидую Берлину белой завистью человека и писателя, которому всегда кажется, что хорошо всегда там, где нас нет. Но мне кажется, что фоном для хорошего повествования не может быть московская типовая квартира, соседи и запах помойки. Настоящая литература рождается на воле!
Эти щемящие душу истории — круги на воде. Книга Берлина — кругооборот героев, Агнешка уходит, потом возвращается на круги своя. Остров — спасательный круг, куда бежать? Некуда! И этот круг — тоже один из лейтмотивов новелл Берлина. Герои вращаются, как планеты вокруг солнца, вокруг своей судьбы, острова, любовных коллизий, одного несчастья на двоих... Placenta Previa— то, что дает нам жизнь, оно же нас и убивает. Любовь — убийца (Lovekills). Но все сглаживает, умиротворяет эта маслянистая поверхность чудовища и чуда по имени океан: "Под навесом прибрежного кафе время течет иначе. Можно сидеть, без конца пить кофе, думать о чем угодно и смотреть на океан, покрытый рябью дождевых капель — оказывается, и его тоже временами мучает жажда".
В одной из своих лекций о Бунине я написал, что настоящая проза должна быть медитативной. Собственно, хорошая проза и есть медитация... Весьма возможно, чтобы понять поступки героев Берлина, читателю надо настроиться на определенную волну. Надо не столько понять или почувствовать, сколько погрузиться в эту душу океанско-любовной стихии. Потонуть в ней... Океан, покрытый рябью... Безмерная рябь жизни или штиль? Штиль взрывается любовной бурей. Особенно, если любовь на разрыв аорты, когда дыхания не хватает, как в "Сказках для Сонечки".
"Сказки" эти напоминают "ZOO, или Письма нелюбви". Короткие новеллы, вернее, короткие вспышки памяти: "Она была солнечной с голубыми глазами. От страсти глаза темнели и делались синими, а в последнее время, когда она уже научилась ненавидеть, светло-светло-серыми, ледяными. А все остальное было просто мое: ее цвет, вкус, запах, ее ужимки и жест, которым она закалывала волосы после… Ее голос. Ее ногти. Мы решили пожениться".
Любовь и смерть, тюремная камера, разделяющая влюбленных и жизнь на две половинки... И вечная жажда жизни, любви, томление. Эротизм в сказках сказочный, эфирный, воздушный:
За небом небыль — леса и дым.
Еще не ветер, но мы летим.
Вся из тумана. Из силы весь.
Мы — вот. Мы есть...
Но сколько страсти и целомудрия в этой эротике! Ведь хорошая эротика ничего не показывает, это уже скорее порно. Хорошая эротика вдохновляет, как бы обожествляет слова, словно последние остатки одежды перед грехопадением. Грехопадение безгрешных, безгрешное умопомрачение, любовь, сказка, рассказанная на ночь...
Наталья Рубанова и Борис Берлин, игра в четыре руки. Концерт для фортепиано с оркестром. Монолог в двух частях... Забудьте все, что я написал, берите книгу Берлина и читайте! И любите, как Берлин. Читать — значит любить!
Автор: Игорь Михайлов
