"Петрушка". Сцена из спектакля. Фото: Е. Фетисова
С одной стороны, Форсайт работает с классической лексикой, в которой нетрудно узнать наследие эстетики девятнадцатого и неоклассики двадцатого веков. Но помещает все эти батманы и арабески в такой психофизический контекст, и так смещает центры тяжести танцующих тел, что привычные балетные па становятся почти неузнаваемыми. Не по внешнему рисунку, а по пространственно-хронологическому наполнению.
"Артефакт-сюита" — бессюжетный балет в двух частях. Его смысл — столкновения и противоборства танцевальных напряжений. Игра телесными ракурсами. Симметрия и ее нарушения (все делают одно, но кто-то все время выламывается из общего порядка).
Из разрозненных деталей складывается стройная картина. Кажется, что Форсайт не сочиняет, а монтирует свои композиции, как конструкции. Все эти молниеносные коллективные падения на пол. Внезапные опускания черного занавеса, а когда он снова поднимается — на сцене совсем другая картинка, другое построение. Задранная вертикаль — это нога балерины. Невозмутимая гибкость и откровенная спортивность – идеал танцовщицы, воспринятый Форсайтом от Баланчина.
Форсайт – математика и дисциплина, прежде всего. Но вот парадокс. Миф о формализме мастера, якобы использующего музыку как фон для своих экзерсисов, "Артефакт-сюита" стремительно развеивает. Бах в исполнении Натана Мильштейна и одинокий "живой" рояль с минималистскими каденциями рождают у Форсайта во многом разные решения, танцевальные и визуальные, вплоть до постановки света.
Черные колготки и золотисто-песочные трико, изменчивая светотень, приоритет солистов и " партерный" танец — это Чакона из второй Партиты для скрипки. Тела и даже отдельные па по-разному выглядят в разном освещении, что отважно корреспондирует с взлетами и падениями баховской музыки. Во второй части - темно- зеленые купальники, прыжки, танец кордебалета и ровность яркости софитов. Фактически Форсайт занимается цветомузыкой. Особого типа.
Наши танцовщики как солисты, так и кордебалет, танцуют увлеченно и броско, но все время смягчают предписанную жесткость. Видимо, это неизбежно. Есть "русский Форсайт", как есть "русский Баланчин", со всеми плюсами и минусами этого понятия. В то время как этот балет предполагает как бы "танцующую машину" (насколько человек может быть машиной), Ольга Смирнова и Семен Чудин напоминают о балетных лебедях и принцах, хотя сами по себе они –безусловные звезды яркого сияния. Вторая пара – Анастасия Сташкевич и Вячеслав Лопатин — танцуют гораздо точнее по отношению к архетипу балетов Форсайта.
Ольга Смирнова, Семён Чудин; Анастасия Сташкевич, Вячеслав Лопатин. Фото: Дамир ЮсуповСкрепляющей фигурой обеих частей балета становится загадочная женщина в голубом (Нелли Кобахидзе), производящая сложные пассы руками. Она – другая пластически, и, возможно (если включить воображение) – ее руки наколдовывают эти технологии освоения пространства. Когда воздух – будто плотная субстанция, и его будто нужно "проткнуть" руками и ногами. Когда сопоставляется разность скоростей движения (двух пар солистов и кордебалета). Когда главным становится контраст "походки роботов" (с пятки) и игра вытянутых в струнку носков. Или синкопы, пространственные " свинги", с хлопками ладоней.
"Петрушка" — очередная версия этого названия на музыку Стравинского (ею на премьере в Большом дирижировал Павел Клиничев), навеянная первой, легендарной постановкой Фокина-Бенуа, сделанной в начале двадцатого века для "Русских сезонов" Дягилева в Париже. Сюжет – вечная коллизия: некий Фокусник владеет тремя куклами – кичащимся физической силой, тупым Арапом, которого любит пустоголовая красотка-Балерина, отвергая влюбленного в нее утонченного лузера Петрушку. Арап убивает Петрушку, но герой бессмертен и бессильно грозит Фокуснику и миру.
Правда, в спектакле Клюга мало буквальной этнографии, которая есть в музыке и которая цвела пышным цветом у сценографа первой "Петрушки", Александра Бенуа, вспоминавшего старинные петербургские ярмарки и балаганы. В Большом театре действуют мобильные декорации в виде громадных цветных (не расписных, а монохромных) матрешек с лицами просветленных будд на боках. Этакие "дома" героев от сценографа Марко Япеля, с условным намеком. Непонятно на что: в героях балета нет и капли стремления к нирване. Есть жители этих "домов" – кордебалет, который, в общем-то, сам по себе, и бездумно веселится, только в финале скорбя над мертвым Петрушкой. И на фоне этой лубочной — не-лубочной картинки есть драма ведомых, угнетаемых ведущим. Одна из главных коллизий "Петрушки", как бы ее ни ставили.
Денис Савин (Петрушка), Екатерина Крысанова (Балерина), Георгий Гусев (Фокусник), Антон Савичев (Арап). Фото: Елена ФетисоваОна разыгрывается в смеси "кукольных" па с элементами балета и русского народного танца: нарочито "искусственные", угловатые и(или) разухабистые притопывания, не гнувшиеся, как у пупсов, руки, псевдо-кадрили с "ковырялочками", девки— в платьях с намеками на игрушку, парни — в шубах на голое тело. И все это — как с модного подиума (художник одежд — Лео Кулаш). Можно увидеть сувенир "а-ля рюсс". Можно — мир вневременного жестокого эксперимента с человеческим порогом чувствительности. В общем, это жизнь марионеток.
Кроме Фокусника-кукловода (Георгий Гусев). Чья зловещая фигура в черном (снаружи — как душа внутри) кажется, вездесуща в этом мире и, кажется, находит особенное удовольствие в манипуляции другими.
Трости, которыми Фокусник формирует пластическое поведение главных героев, то и дело превращаются в рапиры, ими можно проткнуть насквозь. А деревянные остовы кукол-марионеток, а может, бездушные манекены, которые буквально носят на себе герои – способ показать, что живое тело танцовщика – не тело вовсе, а душа. Хоть равнодушная, как у балерины (Екатерина Крысанова) и Арапа (Антон Савичев), хоть страдающая, как у Петрушки. (Денис Савин). Кстати, танцуют все они замечательно.
Финал – душа убитого Арапом Петрушки "улетает" в небытие, ведомая неким петрушечным двойником, а на земле валяется лишь бездушная деревяшка. А самый конец — как у Фокина: бессмертный страдалец машет руками миру. Что он говорит? Если бы знать.
