Глава 2
Наша улица спускалась прямой крутой дорожкой к Западному морю, и все дома вытянулись вдоль нее длинным рядом глиняных лачуг под соломенными крышами. Люпе называла их милыми. А я думала, что если ветер дунет посильнее, то эти лачужки покатятся кувырком прямо в море.
Обычно я бежала к рыночной площади, скользя на подошвах вниз по склону, потому что воронам нравилось летать низко, и бегущий человек их распугивал. Но сегодня я решила, что просто пойду быстрым шагом — старшей школьнице не пристало носиться, как маленькой.
Маша, жившая в доме напротив, стояла у открытой двери. Я помахала и попыталась заглянуть ей за спину.
— Ищешь кого-то? — Она улыбнулась, и ее лицо разбежалось морщинками, как старая бумага. — Пабло уже ушел. Ты же знаешь, губернатору нравится, когда они приходят на работу до рассвета.
Своего сына, Пабло, Маша родила уже немолодой. Живот рос, а волосы седели, и старость сминала в складки лицо. Маша назвала его рождение чудом, и Пабло был чудом. Мы с Габо, как и все деревенские, относились к нему с благоговейным почтением — из-за его огромной силы. В десять лет Пабло поднимал обоих родителей, усадив их на плечи. Сидеть у него на закорках было все равно что лететь. Вот только я давненько его не видела.
Два года назад, когда у его матери разболелась спина, Пабло ушел из школы и занял ее место, хотя Маша и умоляла сына продолжать учебу. Теперь, в пятнадцать, он, словно картонные, таскал телеги и повозки и ухаживал за губернаторскими лошадьми.
— Взял подарок для Люпе, — добавила Маша и недовольно поморщилась, потому что не понимала, почему я дружу с губернаторской дочкой. — Я велела, как ты и просила, спрятать получше.
— Спасибо. Может, я увижу его завтра?
— Может, и увидишь. — Судя по тону, рассчитывать на это не приходилось. Пабло всегда вставал до восхода и возвращался домой затемно.
Я еще раз помахала соседке, закинула на плечо сумку и зашагала вниз по склону. Отсюда, сверху, Громера напоминала колесо — в центре рыночная площадь, от которой, как спицы, расходились улицы, некоторые из которых заканчивались у широкой, тихой гавани с узким, как бутылочное горлышко, выходом в богатое рыбой море.
В ясную ночь звезды колыхались на водной глади, словно кувшинки.
Как всегда, там стоял на причале губернаторский корабль. Па говорил, что он вырезан из одного-единственного ствола африканского баобаба. Если так, то баобаб и впрямь громадное дерево, потому что судно почти перегораживало гавань в ширину, а мачта с собранными парусами стрелой устремлялась в небо. Над рыбацким флотом корабль высился горой, исполинской и неподвижной. Как и все, принадлежавшее губернатору, он занимал больше места, чем полагалось по праву.
На востоке в лучах восхода сиял губернаторский дом. Сложенный из черного базальта, размером с пять кораблей, особняк стоял между синим морем и зеленым лесом, нависая над полями темной грозовой тучей. Впрочем, отсюда он выглядел таким маленьким, что его, казалось, можно было взять двумя пальцами, большим и указательным, и раздавить. Ниже раскинулась деревня, а между деревней и губернаторским домом поместилась школа.
Старое здание школы было маленьким, но ярким, — мы раскрасили стены всеми цветами радуги, использовав краски, какие только смогли выпросить у Па. Но потом губернатор приказал его снести — Люпе решила, что не хочет больше учиться одна дома, и потребовала, чтобы ее отправили в местную школу, где учились все остальные дети.
Новое здание губернатор Адори построил из камня, и оно получилось вдвое больше прежнего, потому что школе, куда собиралась ходить его дочь, полагалось выглядеть величественной.
— Это не ради меня, понимаешь, — с грустной улыбкой сказала Люпе и, добавив аристократических ноток, пояснила: — Для поддержания семейной чести.
Раскрашивать стены новой школы нам не разрешили.
Из-за этого многие дети относились к Люпе не очень хорошо, но я знала, что она не виновата.
За губернаторским домом, рядом с лесом, лежал сад, в котором я ни разу не бывала. Работавшие там люди казались издалека крошечными муравьями. Я напрягла глаза, но Пабло так и не обнаружила. К западу черную береговую отмель накрывало приливом. Во время прилива находиться на берегу не позволялось, как не позволялось и спускать на воду лодки — за исключением губернаторских. А мне бы так хотелось. Па рассказывал, как чувствуешь себя в море, но это ведь не то, что попробовать самой.
Над отмелью находились шахты, где добывали глину. Я старалась на них не смотреть, чтобы не вызывать одно из самых ясных воспоминаний о Ма — день, когда она взяла туда нас с Габо. Она показала, как привязаться лозой к драконову дереву — делаешь вот такой узел и втираешь в ладони сок, чтобы крепче держаться, — и по одному спустила в бездонную пасть. Габо испугался и стал дергаться и вертеться. Узел развязался, и Габо плюхнулся в мягкую глину. Когда они с Ма поднялись наверх из тьмы, он был весь, с головы до ног, в грязи. Я хохотала так, что чуть живот не надорвала.
Я помнила это. Помнила ту боль в животе. Как она вернулась потом, через два месяца, когда Ма умерла. Только тогда боль была острее, и никто не вынес никого из тьмы. Прошло три года, и та же болезнь, потливая горячка, унесла Габо. И теперь, через три года, при воспоминании о шахте и глине у меня сжимается горло.
Чтобы идти в школу вместе, Люпе всегда встречала меня возле бочки на краю рыночной площади, хотя из-за этого ей приходилось вставать почти так же рано, как и работникам.
К колодцу, когда я вышла на площадь, выстроилась очередь. С тех пор как река Аринтара начала высыхать, им пользовались все больше и больше людей.
Торговые ряды уже открылись, на прилавки выкладывали рыбу, зерно, кожу. Большинство прилавков принадлежали губернатору, и над ними, как лоскут неба, трепетали голубые навесы с изображением желтого, как солнце, медового лотка.
Я уже направилась к бочке, как вдруг кто-то схватил меня за руку. Я отпрянула от неожиданности и едва не опрокинула ближайший прилавок. Овощи и фрукты посыпались на пыльную землю.
— Эй! — возмутился продавец. — Ты что это делаешь?
Я обернулась — посмотреть, кто меня схватил. Это была женщина в зеленом балахоне — такие носили те, кто работал в саду. Если так, то ей уже надлежало быть там — опоздавших иногда секли плетью.
— Извините, — сказала женщина торговцу, ни на секунду не сводя глаз с моего лица. — Ты — Изабелла Риоссе?
— Да. А кто...
Незнакомка стиснула пальцы на моем запястье. Она была маленькая, только немножко выше меня.
— Кое-что случилось.
— Вы что это тут устроили? — Торговец выступил из-за кучек картошки.
— Ката, — прошипела женщина, не обращая внимания на торговца. — Ты ее видела?
Я нахмурилась.
— Кату Родригес? — Мы с Катой учились в одном классе, но за все время разговаривали едва ли больше двух-трех раз.
Она закивала.
— Да. Я – ее мать. Ката говорила, что вы подруги, вот я и подумала, что, может быть, ты знаешь, где она.
Мне стало неудобно. Да, правда, я относилась к Кате лучше, чем другие, но она была очень тихая, молчаливая, и большинство ее просто не замечали.
— Извините... мне...
— Я искала везде. Когда проснулась, Каты уже не было... — женщина порывисто вздохнула. Рука ее вспорхнула к груди, пальцы затрепетали, как будто ей недоставало воздуха.
— Ты! Что ты здесь делаешь?
Мать Каты вздрогнула. Один из людей губернатора решительным шагом направлялся к нам, и толпа расступалась, как пшеница на поле, перед синим мундиром.
— Если увидишь, отправь ее домой, — торопливо проговорила женщина и, повернувшись, побежала в направлении губернаторского поместья.
— Ну, посмотри, что натворила, — сердито укорил торговец, собирая раскатившиеся овощи. — Нет-нет, не помогай, не надо — уж как-нибудь сам.
Ошеломленная, я дошла до угла рыночной площади, где мы с Люпе всегда встречались. Было в лице этой женщины что-то такое, что потрясло меня до костей. Только бы с Катой ничего не случилось.
— Иза!
Я повернулась — Люпе мчалась через площадь, размахивая школьной сумкой, и деревенские шарахались от нее.
Друзей у дочери губернатора было немного, но ее это не так уж сильно беспокоило.
— А мне наплевать, — сказала она одной девочке, дразнившей ее из-за косичек, которые моя подруга носила по настоянию матери. — Изабелле они нравятся, а больше мне ничего и не надо.
Мы с Люпе были странной парой: она — высокая, почти как взрослая, и я – всего лишь ей по плечо. За тот месяц, что мы не виделись, она, похоже, еще подросла. Ее матери это вряд ли нравилось. Сеньора Адори была женщиной изящной, элегантной, с печальными глазами и холодной улыбкой. Люпе говорила, что мать никогда не смеется, полагает, что девочкам не пристало бегать и они уж точно не имеют никакого права быть такими высокими, какой обещала стать ее дочь.
Люпе обняла меня крепко-крепко, потом отстранилась и смерила взглядом.
— Так и не вытянулась! — завистливо вздохнула она и тут же нахмурилась. — Что случилось? Ты вся бледная. Отец не позволял загорать летом? Меня мама не пускает, но я иногда выбираюсь...
— Ката пропала, — едва вымолвила я. — Только что видела ее мать.
— Ката?
— Да, — я закатила глаза. — Девочка, которая сидит сзади.
Люпе переступила с ноги на ногу. Вид у нее был такой, какой бывает у Пепа, когда он как ни в чем ни бывало уходит от разбитой миски.
Я пристально посмотрела на нее.
— Что?
— Что что? — Люпе повесила сумку на плечо.
— Ты что-то знаешь. — Я шагнула вперед.
— Нет, не знаю. — Она отступила на шаг.
Я вскинула бровь, как учил Па.
И Люпе сдалась.
— Уверена, ничего не случилось. Просто... Летом она работала на кухне, и вчера я попросила ее сходить в сад и принести...
— В сад! — В животе у меня заворочалось что-то неприятное. — Ты же знаешь, нам не разрешено туда ходить.
— Конечно, знаю, но я уже сто лет не ела драконова сердца. И что, в день рождения нельзя попробовать?
Сама я никогда не пробовала драконова сердца и даже плохо представляла, как оно выглядит, но знала, что у Люпе этот плод питахайи — любимое лакомство и что их выращивают в губернаторском саду на краю леса.
Запретном для всех, кроме стражей и избранных слуг. — Люпе, ты же понимаешь, что, если Кату поймали, она сейчас наверняка в Дедало.
Моя подруга беззаботно отмахнулась.
— Ты снова о том же? Я тоже живу здесь, но никогда его не видела.
Это в ее духе — не замечать того, что прямо под носом. А Дедало — лабиринт — был как раз у нее под носом, потому что свой дом губернатор Адори построил ровно над природными туннелями, которые он потом превратил в тюрьму. Муж Маши провел там десять лет, прежде чем умер.
Люпе положила руку мне на плечи.
— Ну хватит ворчать. Ничего с ней не случится! — Она подтолкнула меня в сторону ведущей к полям узкой улочки. — Вот увидишь, сидит твоя Ката в классе да лопает мои драконовы сердца. Попробуешь и поймешь, какая это вкуснятина! И не забудь — сегодня вечером фейерверк!
Люпе терпеть не могла темноту, но фейерверки обожала. Они были необыкновенные — яркие, разноцветные, сверкающие, как звезды, — но мне не нравились, потому что слишком пугали нашего Пепа.
— Папа разрешил выбирать цвета. Будут золотистые, один голубой, два красных...
Мы шли коротким путем, через поля, и я слушала ее вполуха и старалась не беспокоиться. Наверно, Люпе права. Даже если бы стражники поймали Кату, они ведь не стали бы бросать девочку в Дедало только за то, что она украла немного фруктов? Я дала себе обещание быть особенно доброй с Катой в школе и, может быть, даже пригласить ее посмотреть фейерверк из нашего сада.
— Да ведь ты еще это не видела, — сказала Люпе и, остановившись, дернула меня за руку.
— Что?
Она вытащила из-под платья толстую золотую цепь, положила на ладонь и протянула. Под солнцем блеснул золотой медальон, украшенный гравировкой, которую я сразу узнала.
— Это Африка. Папа оттуда родом. Подарил мне на день рождения. Его когда-то моя бабушка носила.
— А внутри что?
Люпе пожала плечами.
— Па говорит, что смотреть нельзя, пока я не повзрослею. Ключ есть только у него.
— Симпатичный.
— И тяжелый. Но мне нравится. А больше я ничего и не получила.
Люпе выжидающе посмотрела на меня. Я попыталась сделать вид, что не понимаю, чего она ждет, но она так глупо улыбалась, что я не выдержала. Достала из сумки свиток, протянула ей и тоже улыбнулась.
— С днем рождения.
— Карта! Помеченная крестиком!
Карта была очень простая, без звездной линии и компаса, который заменяла стрелка с буквой С на конце. Сделать настоящую карту сокровищ, с множеством ключей мне просто не хватило времени.
— Сокровище, — я сжала ей пальцы.
— Так чего стоять! — крикнула Люпе и рванула вперед. — Догоняй!
Длинноногую, я бы никогда ее не догнала, но она была неуклюжая, неловкая, как хромой кролик, так что бежали мы наравне. Я мчалась через сухое поле, и сумка хлопала по спине, а легкие горели.
Ката уже в школе, Люпе получит свой драконий фрукт, и все будет хорошо.
Наконец Люпе добежала до «крестика», Х, заброшенного кроличьего садка, где Пабло спрятал мой подарок подруге. Внутри лежал пакетик из голубой бумаги. Люпе развернула бумагу — в пакетике находился простенький браслет из обрывков разноцветных нитей, которые я выпросила у Маши, и вплетенной в них одной-единственной золотой нити, которую я украла из папиного кабинета. Особенных карт делать не приходилось, и я подумала, что он ничего не заметит.
— Мне нравится! — Люпе положила браслет на запястье, а я его завязала. — Это мой любимый подарок.
Только Люпе могла предпочесть шнурок из старых ниток медальону из чистого золота. И это мне в ней нравилось. — Идем. — Я взяла ее потную ладошку и потащила к низкому прямоугольнику школы. Опоздание в первый день могло сойти с рук Люпе Адори, но старушке Изабелле Риоссе сеньора Фелиз так легко это не спустила бы.
Мы снова побежали, прислушиваясь, не звонит ли колокол, и примчались вместе, хохоча, запыхавшись и держась за бока.
— Я... первая! — выдохнула Люпе.
— Нет... я! Я... раньше...
— Девочки! — в дверях школы появилась сеньора Фелиз — с кислой, как лимон, физиономией.
В следующую секунду она узнала Люпе и сморщилась, как два лимона.
— Сеньорина Адори! Вам должны были сказать, я уже отправила к вашему отцу...
— Что такое? — нахмурилась Люпе. — Что случилось?
— Дело в том... Впрочем, отец сам вам скажет. Занятий сегодня не будет.
— Не будет? — тупо повторила я. — Но почему?
— Хватит! — рявкнула учительница, но тут ее взгляд остановился на чем-то у нас за спиной, и от лица сеньоры Фелиз как будто отхлынула кровь.
Мы обернулись — от деревни по разбитой, в рытвинах, дороге медленно ползла карета, запряженная парой лошадей мышастой масти. Лошади казались неспокойными — шарахались в сторону, трясли гривами.
Рядом с возничим сидели двое мужчин, и солнце играло на их мечах.
Синие шторки были задернуты, защищая пассажиров от жары. Но даже издалека я различала за тонким шелком два силуэта: внушительный губернатора и стройный его хрупкой жены.
