Три романа Артемия Леонтьева

 

Прежде всего потому, что в этом прошлом я вижу слишком много от современной жизни. Скажу банальную истину, но прошлое – есть один из срезов настоящего, а если ещё точнее, то окружающее нас настоящее это и есть то, что во всех своих многообразных гранях порождено именно прошлым. Тем более, что моё взросление пришлось на 90-ые, вот и часть третьегоромана связана с этим временем. Взрослеют герои этого романа, вот и само повествование из 90-ых перетекает постепенно в 2010-й год, 2015-й, а далее и в 2020-й: один герой пытается реализоваться, как писатель, другой попадает в колонию для несовершеннолетних, третья, девушка, становится лидером феминисток и ЛГБТ-сообщества в московской части, которая написана в жанре антиутопии, а четвёртая родила сына и пытается понять, как ей, матери-одиночке, жить дальше, если её избранник и отец ребёнка, вместо брака с ней, предпочёл жажду мести, за что и схлопотал 10 лет колонии. Да и "Варшава, Элохим!", например, не исторический роман в общепринятом понимании, то есть конкретно в этом тексте моя задача была не рассказать о том или ином историческом событии, выразить своё отношение и взгляд на него – нет, моя задача была показать людей, оказавшихся в тех условиях – тех же самых людей, которые окружают сейчас нас с вами, точно таких же, которых мы видим в более свободном и непринуждённом, глазированном и рафинированном виде, одетых в современную модную одежду, оснащённых гаджетами, соцсетями, но с точки зрения психологии, страхов, потребностей, мелочности и великодушия – являющихся абсолютными копиями тех "людоедов", палачей, героев и святых, или равнодушной серой массы нейтралитета, невмешательства и конформизма, каких мы знаем в прошлом, любого периода, будь то Римская империя, древняя Иудея, Смутное время или Вторая мировая война – человек всегда один и тот же. В этом смысле написанный на исторических материалах Рай («Варшава») не менее о современности, чем Ад ("Москва, Адонай!") с его ресторанами, стриптиз клубами, театрами, с его кафкианской замкнутой железной дорогой (Московской Центральной Кольцевой), на которой проходит вся жизнь героя Сизифа, и на ней же потом, далее, протекает и его загробное пребывание, так что через это МЦК герой попадает из тупика урбанистического в тупик метафизическийи конфессиональный… Сам будучи православным христианином, я не могу не видеть и не реагировать, как художник, на те ханжеские, фальшивые и фанатичные формы религиозных институций, которые в том или ином виде были всегда – именно с этим в католичестве боролся Мартин Лютер, а в православии – христианин Лев Николаевич Толстой, из которого РПЦ всегда пыталась слепить атеистическое чудовище. Да что уж там, взять даже Евангелия, которые засвидетельствовали, что уже с первых веков христианства в первых последователяхвозникали эти отклонения: все эти страстные споры среди них, обрезываться христианам или не обрезыватьсяили упрёки по отношению к апостолу Петру, который крестил язычника, хотя, казалось бы, какие ещё могут быть тут упрёки и споры, если позиция Христа на этот счёт была более чем однозначно сформулирована: «из камней сих воздвигнуть детей Аврааму». И в притче о милосердном самарянине (язычнике), который оказался по отношению к иудею в большей степени ближним, чем священник и левит, потому что был единственным кто помог. Одна из проблем христианских конфессий в том, что каждый верующийпредставляет собой пропорцию из того, что имеет родство с учением Христа и из того, что этому учению совершенно чуждо (отсюда двоеверие, суеверие, фанатизм, чисто обрядовое бездушное ханжество – всё это вещи одного порядка, и самое плачевное, когда в этой пропорции от высокого остаются только механические, лишённые любви действия).

Потому что это нечто гораздо более личное, автобиографичное и прожитое, чем то, что заключается в сухом понятии "исторический материал".

Меня никто не консультировал. Я вырос на "Объекте" в военном городке на окраине Екатеринбурга. Это моё детство, моя реальность, зачем и с кем мне консультироваться на эту тему? Но это не значит, что люди из первой части романа списаны с реальных прототипов, нет, в романе я почти всегда прибегал либо к собирательности образов, либо к творческой моторике, то есть через галерею уральских портретов просто пытался выразить вообще всё то, что в принципе знаю о человеческой психологии… А что касается колонии для несовершеннолетних: мне довелось общаться с людьми, которые сидели. Но тюремный опыт и тем более опыт малолетки – это нечто слишком интимное, почти табуированное, чаще всего неприятное, тяжёлое, деформирующее, и те, кто прожил этот опыт, редко когда делятся подробностями, а если и делятся, то едва ли стоит особенно доверять искренности этих воспоминаний. В этом смысле опыт сидельца по-своему близок опыту "чеченцев" и "афганцев", и вообще всех, кто принимал реальное участие в боевых действиях. Если вы встретите человека, который с удовольствием рассказывает о пережитых ужасах войны и о своих геройских подвигах, успешно преодолённых тяготах и лишениях – отойдите от него подальше, перед вами выдумщик-фантазёр, который в лучшем случае служил хлеборезом в какой-нибудь столовой общевойсковой части или в стройбате, а в худшем – вообще нигде... Какой "опущенный" на зоне, например, станет в подробностях изливать душу и откровенничать на тему того, КАК, КТО и СКОЛЬКО раз его насиловал, унижал или просто избивал? Да никто о таком не расскажет. Либо просто попытаются скрыть тюремный опыт, либо будут отмалчиваться. А отдельные экземпляры расхорохорятся и наврут с три короба о том, какими авторитетными зэками они были и как всех в страхе держали, поэтому какие уж тут консультации… Да даже мало-мальски пригодной литературы о "малолетке" в России я не знаю, кроме «Одляна, или воздуха свободы», это, пожалуй, единственная настоящая книга не о ГУЛАГовской или постгулаговской тюрьме, а о тюрьме российской. Даже о "взросляке" в этом смысле ничего путного нет – будь то колонии общего или строгого режима… я пытался искать какие-то книги воспоминаний, что-нибудь из серии «мой тюремный опыт», но всё это было настолько низкопробной развлекательной и инфантильной белибердой, что было лишено связи с реальностью. Поэтому основу материала я находил в уголовных делах разных лет, в прошениях о помиловании и о замене смертной казни сроком, или о просьбе об амнистии в Комиссию помилования при Президенте РФ, которая существовала при Ельцине до моратория на смертную казнь. Очень многие заключённые и приговорённые к смерти в этих прошениях подробно описывали не только свой тюремный опыт, но и свою жизнь вообще. Также я подробно следил за всеми всплывающими фактами жестокости со стороны тюремной администрации и их «актива» из зэков. Немало важного материала находил в анонимных воспоминаниях сидельцев. А какие-то мелочи, типа "балабаса", я узнавал от людей, которые сидели во "взросляке". С малолетки у меня знакомых нет… "Балабас" это презерватив, в который закладывается пара мобильных телефонов, наркота, деньги, дальше всё это дело засовывается в анальное отверстие, а потом сей гуманитарный груз доставляется в тюрьму

В 19-ом году в финале оказалась "Варшава, Элохим!", в этом "Москва, Адонай!". Для меня даже просто попасть в шорт лист этой премии большая честь, во-первых, потому что её не коснулась коррозия литературной монетизации, трендов, моды и прочего, она полностью аполитичны, так же, как был аполитичен сам Искандер. Я очень люблю книги Фазиля Абдуловича – это настоящий большой Человек, это великий художник слова, настоящий мастер. В нём столько жизни, доброты, света, столько неподдельно прожитого, живого, личного. И что самое важное: он очень многогранный. Большая часть читателей знает Фазиля Искандера в его весёлом "амплуа", как автора хохочущего, вечно улыбающегося, больше сатирика, чем трагика. Но если взять одну из моих любимых новелл книги "Сандро из Чегема" – рассказ "Пастух Махаз", это совершенно фолкнеровский уровень и тип прозы. Виртуозно написанная, тяжёлая трагедия с глубоким погружением в возможности литературного языка и психику героя, эта новелла в принципе по своей атмосфере не свойственна всегда весёлому и по-детски счастливому Искандеру. Но вот же, написался этот текст – и сделан он гениально (я редко использую это слово, которое сейчас затаскали, но конкретно здесь хочу его использовать, потому что это действительно гениально и новаторски написано); у самого популярного сейчас обозревателя, Галины Юзефович, например, что ни книга, то очередная гениальность, особенно, если это книга коммерческого директора концернаОАО "Виктор Пелевин" в очередной раз продающего и перепродающего свои уже давно изжитые эстетические концепции, которые в 90-ые многим казались свежими и оригинальными, а по мне даже тогда были второсортными. Исключение – только сборник рассказов "Синий фонарь".  О нём я очень высокого мнения, романы же у него в лучшем случае высосаны из пальца Бориса Виана и Беккета + масскультовские образы + доморощенная философия из коктейль буддизм-махаяна +щепотка древневосточных религий = всё это не лишено остроумия, но всё равно вторично.

Не вижу проблемы в том, что сейчас, как вы говорите, много премий и учреждает их, кто попало. Это никому вреда причинить не может, особенно, если хотя бы через раз-другой какой-нибудь талантливый прозаик или поэт получит за свой труд nn-ую сумму денег, а даже если в другой раз эту сумму получит графоман или вторичный автор, тоже не проблема. Время расставит всё на свои места. Самое важное это то, что связано с крупнейшими российскими премиями, которые формируют лицо российской литературы, создают определённый ТОП авторов. И очень важно, чтобы этот ТОП состоял из людей разных политических взглядов, чтобы премия не превращалась в тусовку с той или иной повесткой, но это, к сожалению, утопия, потому что большинству наших крупнейших премий это в той или иной мере свойственно. И я очень надеюсь, что эта сложившаяся реальность будет меняться, что она не закостенеет. Потому что работа премий очень важна: в современных российских реалиях издательского бизнеса, в которых автор получает грошовые гонорары и роялти, премия – единственный способ получить финансовую награду за свой труд. Не говоря уже о том, что премии подогревают читательский интерес к литературе, то есть стимулируют литпроцесс с обоих сторон, как со стороны авторов, так и со стороны читателей. Но хочется, чтобы при этом литература всё-таки не превращалась в шоу-бизнес, а именно эту тенденцию я и наблюдаю в последние годы. Литература – прежде всего искусство, и вот это понятие литературы как искусства сейчас всё больше стирается, и стирается в том числе не без помощи некоторых премий. На Руси исконно книга почиталась чем-то священным, а чтение – воспринималось как таинство приобщения к чему-то высокому, и далее во все времена у нас в народе к книге было особое отношение, как и к грамотному, просвещённому человеку. Книга возвышала личность, раскрывала все её прекрасные тайники. И даже, когда мы говорим о постмодернистском или метамодернистском эстетическом контексте, там тоже много этого священного: одна поэма "Москва-Петушки" чего стоит! У Ерофеева в этой вещи в основе всего лежит трагедия библейского масштаба, просто пафос этой высокой трагедии завуалирован постмодернистской эстетикой, а очень многие поклонники данного произведения не видят в ней её сокровенной глубины, они остаются на верхнем этаже ерофеевского юмора, стёба, поэтому очень недооценивают данную вещь. А сейчас всё-таки доминирует отношение к литературе, как к досугу, развлечению – чему-то сопоставимому с переключанием каналов телевизора или листания забавных видео типа reals в соцсетях. Да, книжный рынок всегда был рынком, то есть бизнесом, но одно дело, когда краеугольным камнем стоит пушкинский принцип "не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать", а совсем другое дело, когда в товар превращается и вдохновение, и рукопись, и сам автор. А подобное сейчас встречается слишком часто. Как по мне, очень важно, чтобы российские литературные премии не заражались этой рыночной инфекцией, не пытались угождать рынку и потребителю, а, наоборот, выступали в роли санитаров леса. Если мы говорим о главных литературных премиях России, их представляют разного рода экспертные коллективы, писатели, критики, издатели, ценители, то есть определённая элита, и на мой взгляд, они не всегда руководствуются своими действительными представлениями и вкусом. Об этой нездоровой тенденции, которая сейчас окончательно перешла на российское литературное поле, ещё Солженицын писал: "По горячности мне тою осенью хотелось выступить и публично: что вся система западного книгоиздательства и книготорговли совсем не способствует расцвету духовной культуры. В прежние века писатели писали для малого кружка высоких ценителей — но те направляли художественный вкус, и создавалась высокая литература. А сегодня издатель смотрит, как угодить успешной массовой торговле — так чаще самому непотребному вкусу; книгоиздатели делают подарки книготорговцам, чтоб их ублажить; в свою очередь авторы зависят от милости книгоиздательств; торговля диктует направление литературе. Что в таких условиях великая литература появиться не может, не ждите, она кончилась — несмотря на неограниченные “свободы”. Свобода — ещё не независимость, ещё — не духовная высота" ("Угодило зернышко промеж двух жерновов", 1998-2003, "Новый мир"). Не случайно ведь, что на место первого критика и аналитика, исследователя Андрея Немзера, который зондировал и изучал весь основной поток публикуемых художественных текстов, пришёл популярный обозреватель Галина Юзефович, которая ищет вишенки на пироге, причём далеко не всегда эти вишенки действительно вишенки: Немзер искал произведение искусства, а Юзефович ищет в литературе удовольствия, досуга, увлекательности, то есть она является выразителем среднего читателя, на которого сейчас и рассчитан книжный рынок прежде всего. Это во-первых. А во-вторых, момент цензуры: сейчас принято говорить только о цензуре государственной, да, она есть, причём не только в нашей стране, но и в любом развитом и цивилизованном государстве. Попробуйте где-нибудь в Европе позволить себе публичное высказывание, противоречащее общей сложившейся повестке, и посмотрите, что из этого получится (увольнение, прямое давление, нерукопожатность, вырезанный отрывок из интервью или искажение высказывания путём монтажа). Речь о другой цензуре. Я бы вообще выделил три их вида: ура-патриотическая, ура-либеральная и уголовно-правовая цензуры. С последней всё так или иначе понятно, разного рода экстремизм, оскорбления и прочее, с первой в принципе тоже. О существовании второй даже не принято говорить, хотя она есть. В США, например, не дадут премию "Оскар" по ряду номинаций, если в фильме нет представителя ЛГБТ или афроамериканца. В Европе с BAFTой и рядом других кинопремий та же история. Это тоже очень фальшивая повестка, не имеющая никакого отношения ни к искусству, ни к действительной толерантности и культуре. В 80-90-ые, например, в европейских кинопремиях была очень ярко выраженная повестка на русофобию, я думаю, на волне этого "Такси блюз" Лунгина и получил премию. Талантливейший фильм, но надо называть вещи своими именами – если бы в этой картине Россия не была показана такой пьяной, разваленной, слабой, то премию в Каннах Лунгин не получил бы. Всё это я и называю либеральной цензурой, этаким ура-либеральным этикетом, который так же глубоко чужд настоящей либеральности, как чужд ура-патриотизм – настоящему патриотизму. В России этот ура-либеральный этикет завёлся во второй половине XX-го века, с той лишь оговоркой, что такой "либерал" тогда шифровался под диссидента или антисоветчика, а в действительности был самым что ни на есть обыкновенным русофобом, который сначала ненавидел Россию советскую, а после её распада стал ненавидеть Россию 90-ых, потом Россию нулевых. Причём подобные экземпляры всегда припудривали свою русофобию красивыми фразами и правильными рассуждениями, и во всех без исключения случаях очень хорошо зарабатывали на своей ненависти и правильных словах. Некоторые и того вовсе переобулись в 90-ые, а до этого были ревностными коммунистами, какими-нибудь парторгами, а потом вдруг стали ура-либералами – про таких Белла Ахатовна Ахмадулина говорила: "Они ведут себя так, как будто я уже умерла".

Я верю, что когда-нибудь у нас в стране не останется религиозных фанатиков – будут только христиане, мусульмане, буддисты, иудеи; верю, что не останется место для ура-патриотов и для ура-либералов, останутся только либеральные патриоты. А ведь либеральный патриотизм – это то самое, что завещал нам А.С. Пушкин. Он, с одной стороны, неизменно критиковал царя за крепостничество, за низкий уровень жизни, а с другой – восхищался нашим талантливым, добродушным, великим народом. Представить себе Пушкина, который сказал бы, что Суворов оккупант Крыма или ногайской орды – невозможно, даже смешно подумать. А в 90-ые такие "либералы", поддакивая европейской и американской повестке, кричали о геноциде чеченского народа, совершаемым Россией, плевали в могилы и спины наших солдат, которые погибали за то, чтобы по соседству с нами не существовало отдельной Чечни с правительством боевиков, экстремистов, ненавидящих русских и христиан. Не говоря уже о том, насколько жестоки и лицемерны были публичные высказывания таких "либералов" на фоне того, что происходило с русскими семьями на территории Чечни сразу после прихода к власти дудаевцев: изнасилования, убийства, пытки, погромы – люди были растерзаны просто за то, что они русские.

И такой ложно понимаемый либерализм слишком распространён до сих пор, это какая-то неискоренимая интеллектуальная и душевная инфекция, название которой фанатизм – и неважно, политический это фанатик или религиозный, это по структуре и наполнению всегда одно и то же… И вот это меня беспокоит особенно сильно.

Но я вернусь к вопросу о премиях. На самом деле, всё не так уж и плохо. Каждый раз, когда я вижу в премиальном процессе исключения из двух правил, о которых сказал выше, всегда очень радуюсь. Конечно же, мне искренне хочется, чтобы литература, как и спорт, кино, религия были свободны от политики и вообще каких бы то ни было рукотворных систем, потому что эти системы неизменно унижают всё, что их так или иначе касается. Это достаточно грустное зрелище, когда полный вражды мир, и без того расколотый, стравленный, разъярённый завистью, алчностью и всеми видами фанатизма, какие только существуют, ещё дополнительно разрушается так называемой культурной элитой, представителями мира книг и искусства, мира, в котором векторы стремления к совершенству являются базовой ценностью, а представители этого мира вместо разумного единения, согласованности, единомыслия, почитания истинных ценностей, справедливости, красоты и человеколюбия, вместо всего этого вносят ещё больший раздор в силу каких-то своих надуманных причин. Так что в целом я оптимистично настроен. Потому что всё равно в лонг и шорт-листах, среди лауреатов разных наших премий нет-нет, а проблёскивают действительные звёздочки, люди не пластмассовой, не филологической литературы, а живой и индивидуальной.